Еретик. Книга 3 - [49]

– Но я ведь объяснял ей…

– Ты слишком привык общаться со мной, – хмыкнул Ренар. – А я инквизитор. Я понимаю, как в нашем отделении ведутся дела, и мне достаточно услышать сан де Борда, чтобы понять, что ты был бессилен что-либо предпринять. А для Элизы «архиепископ» – это лишь сочетание звуков. Она не понимает толком, насколько большой властью обладал де Борд над тобой и над Лораном.

– Боже, – выдохнул Вивьен.

– И ей надо все это услышать, Вив. Услышать от тебя.

Снова на некоторое время повисло молчание. Наконец, Вивьен кивнул.

– Ты прав. Черт возьми, ты прав. Но, – он поджал губы, – я должен сначала выяснить, куда именно Элиза ушла. Я ведь не узнавал этого, я… Ты прав, я вел себя, как идиот. Боже, я потерял столько времени! И сколько еще уйдет на то, чтобы выяснить…

Ренар снисходительно улыбнулся.

– Выяснять, где Элиза, не нужно. Я сделал это для тебя, потому что понимал, что рано или поздно ты за ней поедешь.

Вивьен с нескрываемой благодарностью уставился на друга.

– Кан, – кивнул Ренар. – Элиза живет на постоялом дворе в Кане. И, поверь, она тебя ждет.

***

Кан, Франция

Год 1361 от Рождества Христова

Дни, складывались в недели. Недели – в месяцы. В какой-то момент Элиза поняла, что каждый новый день в Кане похож на предыдущий, и она начала терять счет времени, проводимому здесь. Это напугало ее, как пугало все новое и неизвестное. Элиза сочла потерю времени настоящей проблемой и обстоятельно приступила к ее решению: она разложила на столе лист пергамента и начала проводить старательные и аккуратные вертикальные черточки, каждый раз перечеркивая их одной длинной горизонтальной чертой, когда наступал следующий понедельник. Дни недели она не записывала – новый понедельник символизировала проведенная длинная черта. Элиза решила, что никому не следует знать, что она умеет писать и читать, это могло привлечь к ней ненужное внимание. Только Паскаль Греню знал, что Элиза грамотна. И он, как обещал, хранил это в секрете.

Боясь начать вести в Кане жизнь, хотя бы отдаленно похожую на ту, что была в Руане или Кантелё, Элиза всерьез задумалась, как будет зарабатывать на пропитание в новом городе. Она не понаслышке знала, что некоторые женщины, обреченные на голод, опускались до торговли своим телом, но для Элизы одна мысль об этом была тошнотворна. В поисках заработка она поначалу рассеянно бродила по городу, размышляя, куда может податься, чтобы не вызвать подозрений.

Когда стали подходить к концу ее скромные денежные запасы, Элиза решилась рассказать о своей проблеме Паскалю и он, будучи знатоком города, подсказал ей обратиться к одному из городских лекарей или аптекарей. Заметив, что она слегка растерялась, он с готовностью предложил отвести ее в лавку одного своего знакомого.

Своему будущему нанимателю Элиза рассказала почти ту же полуправдивую историю, что Паскалю. Она сказала, что они с матушкой прежде удостоились чести быть личными знахарками знатной семьи. Также она сказала, что господин проявил лично к ней милость и обеспечивал свое покровительство. У аптекаря эта деталь истории вызвала неприкрытую многозначительную усмешку, и, хотя внутренне Элиза вскипела, она заставила себя проигнорировать это, предоставив старику самому додумать кажущуюся ему очевидной часть истории. Поддерживая укоренившиеся в нем мысли, Элиза с искренней скорбью сказала, что позже ее покровитель погиб, и ей пришлось перебраться в Руан в поисках нового заработка. Там она начала заниматься сбором трав и приготовлением лекарственных снадобий, проявив все умения, которым научила ее матушка. Аптекарь отнесся к этому скептически, но Элиза, продолжая соблюдать внешнее смирение и кротость, продемонстрировала свои умения при нем, чем тут же доказала свою пригодность к работе.

О своей связи с Вивьеном Колером, о своих верованиях или о погибшей сестре она умолчала. Элиза поклялась себе, что ее подлинная история в этом каменном городе останется тайной для всех. По крайней мере, так от нее никому не будет вреда. Особенно Вивьену.

«Вивьен. Где же ты?» – думала она, ворочаясь ночами в постели, прежде чем провалиться в сон, и вспоминая, как, бывало, засыпала у него на груди в те дни, когда он оставался у нее на ночь. Сон уносил ее в спасительную темноту, а с рассветом Элиза просыпалась, поворачивалась на бок и безотчетно касалась четок на руке. Каждое ее утро начиналось с воспоминаний о том, как хорошо ей было просыпаться рядом с Вивьеном. Казалось, он страшным призраком отчаяния преследовал ее повсеместно. Погружаясь в задумчивость, она вспоминала, каково было делиться с ним своими мыслями. Украдкой открывая книги или зачеркивая очередной день на своем пергаменте – невольно возвращалась к его урокам чтения и письма. Бывая в церкви, вспоминала тот день, когда он впервые привел ее в Нотр-Дам-де-Руан.

Эти воспоминания были сладки и мучительны одновременно, и иногда Элиза с трудом удерживалась от слез. А временами ее захлестывала злость на своего возлюбленного. Вспоминая его дикие слова о верности инквизиции и до сих пор не зная, как их трактовать, Элиза давала волю своему гневу, чтобы хоть ненадолго позволить себе не тосковать по любимому. Но облегчение, которое приносил этот гнев, словно было мимолетной пеленой тумана, следом за которой ждала еще б