Еретичка, ставшая святой. Две жизни Жанны д’Арк - [174]
Именно эти качества Валлон почитал главными отличительными свойствами своей героини, «примера набожности» (un modèle de piété) как для ее современников, так и для всех последующих поколений[2738]. Она не являлась мистиком, поскольку ее откровения не были ни иллюзиями, ни суевериями[2739]. Ее стремление помочь своей стране нельзя было объяснить одной лишь любовью к родине, ибо в таком случае «спаситель» мог появиться в любом уголке Франции[2740]. Божественный характер миссии Жанны, по мнению автора, был напрямую связан с тем, что она являлась невинной и святой (chaste et sainte) с самого детства[2741]: весь образ жизни ее был таков, что Господь просто не мог не остановить на ней свой выбор и не помогать ей на протяжении всего ее трудного пути[2742]. Именно в рамках этой, совершенно новой для французской историографии парадигмы, когда святость Жанны д’Арк уже не подразумевалась, но проговаривалась эксплицитно, и строил свое повествование А. Валлон. Для него все этапы жизни его героини были не доказательством, но подтверждением ее статуса: узнавание Робера де Бодрикура в Вокулере, чудесное путешествие в Шинон[2743] и даже личное отношений к девушке ее спутников, которых от посягательств на ее целомудрие удерживал не столько ее мужской костюм, сколько уже тогда чувствовавшаяся в ней святость[2744].
С этой же точки зрения Валлон рассматривал и discretio spirituum, проведенное в Шиноне и Пуатье. Как и его коллеги-католики первой половины XIX в., он обращал внимание на многоэтапность данной процедуры, которая включала в себя расспросы спутников Жанны, встречу с дофином и допросы ее самой[2745]. Он также — впервые с середины XV в. — поднимал вопрос о короне, якобы принесенной ангелом Карлу[2746]. Впрочем, он рассматривал эту историю, скорее, как сознательный обман (une allégorie fort transparente) со стороны девушки, не желавшей указывать судьям в Руане истинный знак своей избранности[2747], и отмечал, что в действительности discretio оставалось незавершенным вплоть до победы французских войск под Орлеаном[2748]: снятие осады с города заставило поверить в Жанну не только простой народ (который верил в нее и без особенных «знаков»), но даже теологов и, в частности, Жана Жерсона, посвятившего данному вопросу специальный трактат[2749].
Весьма специфически рассматривался в рамках новой парадигмы, предложенной Валлоном, и вопрос о возможном предательстве, совершенном в отношении Жанны Карлом VII и его приближенными. Для историка данная проблема заключалась не в том, закончилась ли миссия Жанны коронацией в Реймсе и кто именно не позволил ей оставить военную карьеру[2750]. Значительно важнее для Валлона было представить пленение, суд и казнь девушки совершенно отдельным периодом ее жизни. Как и историки-католики, как и авторы орлеанских панегириков первой половины XIX в., он — в полном соответствии с христоцентрической религией данного периода — настаивал на том, что гибель Жанны ни в коем случае нельзя рассматривать как свидетельство ее провала в качестве пророка[2751]. Напротив, писал он, обвинительный процесс 1431 г. стал еще одним (причем лучшим, нежели процесс по реабилитации) доказательством святости ее дела и ее личной святости[2752]. Сравнимая с гибелью Христа[2753], мученическая смерть девушки (son martyre) привела ее к вратам Рая, что и было ей обещано чуть ранее в откровении[2754]. Ее останки были выброшены по приказу англичан в Сену потому, что должны были стать реликвиями[2755], ибо все современники Жанны как при ее жизни, так и после ее смерти почитали ее как истинную святую[2756].
Именно поэтому, полагал Валлон, реабилитация их героини французам была практически не нужна[2757]. Однако, она оказалась полезной для самой Церкви, которая не только оправдала Жанну, но и поняла, что имеет дело со святой, пусть даже и не признала это официально[2758]. Впрочем, процесс 1455–1456 гг., по мнению историка, который повторял в данном случае выкладки Ле Брюн де Шарметта, и не мог стать канонизационным, учитывая сложные отношения между Англией и Францией в тот период. Тем не менее, учрежденный епископом и отмечающийся каждый год в Орлеане праздник «святой Девы» являлся лучшим доказательством наличия во Франции культа Жанны д’Арк[2759]. Именно поэтому, рассуждал Валлон, для незамедлительной канонизации девушки, которая «при жизни была святой, а в смерти — мученицей» (par sa vie, une sainte, et par sa mort, une martyre)[2760], уже существуют все необходимые предпосылки, и главная из них — материалы дел 1431 г. и 1455–1456 гг.
