Еретичка, ставшая святой. Две жизни Жанны д’Арк - [156]

.

Впервые, насколько можно судить, подобная трактовка образа французской «народной» героини была представлена у католического автора, не являвшегося при этом французом. Немецкий историк Гвидо Гёррес (1805–1852), сын знаменитого Йозефа Гёрреса (писателя и теолога, члена кружка католиков-интеллектуалов, сформировавшегося вокруг Игнация фон Доллингера), у себя на родине был известен исследованиями, посвященными проблемам религии[2404]. Очевидно, что интерес Г. Гёрреса к Жанне д’Арк был вызван именно этими занятиями: в 1834 г. он опубликовал свою «Орлеанскую девственницу»[2405], второе немецкое издание которой вышло уже в следующем году, а французский перевод — в 1843 г.[2406] В планы автора входила также публикация материалов обвинительного процесса Жанны д’Арк, для которой он собирался использовать латинскую копию, хранившуюся в королевской библиотеке Мюнхена, однако его замыслам не суждено было осуществиться[2407]. Что же касается монографии, то она, по справедливому замечанию Леона Боре (переводчика Гёрреса на французский), опиралась на информацию, собранную в свое время К. де Л’Аверди, а также на сочинение Ф.-А. Ле Брюн де Шарметта и издание хроник Ж.А. Бюшона[2408].

Для Г. Гёрреса крестьянское детство Девы, с описания которого он начинал свой рассказ, не имело какого бы то ни было самостоятельного значения. Судьба этой девушки казалась ему прежде всего наглядным примером проявления воли Господа и Его чудес в истории[2409]. Дочь «бедных пастухов» и сама «пастушка», Жанна с первых страниц «Орлеанской девственницы» являлась читателям в образе «героической боговдохновленной девы» (l’héroïque vierge inspirée de Dieu), действовавшей не «собственной силой и человеческой мудростью, но волею Господа»[2410]. Ее простота и неграмотность интересовали Гёрреса лишь потому, что обусловливали «открытость» ее разума навстречу Богу (s’est donné tout entier à Dieu), способность понимать Его приказы[2411] и, как следствие, исполнять возложенную на нее миссию[2412].

Размышлениям автора вторил его отец, написавший предисловие к немецкому изданию «Девственницы». Й. Гёррес полагал, что Господь специально избрал для своих целей слабую девушку, дабы лучше продемонстрировать свое значение в жизни людей[2413]. Именно отношения со Всевышним, т. е. общение посредством видений и откровений, превратили Жанну в «чудесную особу» (une merveilleuse personnalité), в которой сочетались качества настоящей героини-воительницы (une guerrière et une héroïne) и скромной служительницы Господа (une humble servante)[2414].

Традицию, заложенную немецкими католиками, продолжили и их французские коллеги, наиболее влиятельным из которых в этот период являлся аббат Эммануэль Жюстен Бартелеми де Борегар, в 1847 г. издавший собственную «Историю Жанны д’Арк»[2415]. Для него, как и для Гёрресов, крестьянское происхождение героини было само собой разумеющимся, но отнюдь не главным фактом ее биографии. Важнее для него — как и для его предшественников эпохи Реставрации — оказывалась совершенно особая набожность Девы, проявляемая ею с самых юных лет[2416]. Он сообщал своим читателям, что она была «самая набожная, самая скромная, самая милая, самая работящая, самая милосердная» и обладала «всеми достоинствами своего возраста и пола»[2417]. Именно из такой всепоглощающей любви, которую испытывала Жанна к Богу, рассуждал далее Бартелеми, и рождается обычно чувство патриотизма, рождаются девственницы, способные облегчить людские страдания или спасти родину. Из подобной любви рождаются будущие пророки[2418]. Не являясь «простой пастушкой» — тем самым «простецом», о котором так подробно писали в свое время авторы XV в., — невозможно было «услышать» Господа и, соответственно, исполнить то, что Он повелел[2419].

Та же мысль о «пастушке-простеце» развивалась и в «Жанне д’Арк» Луи де Карне, отмечавшего «жгучую набожность» (une piété fervente) юной девушки как важнейшее ее отличие от сверстников в Домреми[2420], и во «Всеобщей истории католической церкви» Рене Франсуа Рорбахера, впервые изданной в конце 40-х гг. XIX в., претерпевшей затем еще семь переизданий до 1900 г. и во многом опиравшейся на работу Г. Гёрреса. От своих бедных, но набожных родителей, писал Рорбахер, Жанна унаследовала лишь искреннюю и глубокую веру, которая отличала ее не только от соседских детей, но даже от ее собственных братьев и сестры[2421]. Господь постоянно «присутствовал в ее мыслях» (était présent à sa pensée)[2422] и, хотя сама она оставалась неграмотной, всегда указывал ей истинный путь: это знание было гораздо важнее, нежели любое образование, полученное обычными людьми[2423].

Как следствие, Жанна, чьими помыслами руководил сам Бог, по мнению католических историков середины XIX в., никогда не была склонна к «народным» суевериям. Она «не верила» ни в Дерево Фей, под которым так любили собираться ее сверстники, ни в волшебный «фонтан», расположенный у его корней. Она не допускала мысли о существовании фей и не разделяла веры в магические свойства мандрагоры[2424]. Она с сомнением отнеслась к Екатерине из Ларошели именно потому, что считала ее обычной обманщицей