Ересь - [104]

Все то время, что он считался пропавшим, а на самом деле находился во Франции, Саймон оставался на связи с Анайей. Ей каким-то образом удалось сделать для него фальшивые документы для поездки в Руан и беспрепятственного возвращения в Лондон. Так что он знал, что с ней все в порядке. Но после возвращения он ей не звонил и сейчас чувствовал себя очень неловко. И хотя Капитан Америка таинственным образом исчез в неизвестном направлении, Саймон знал, что Анайя по-прежнему планировала получить работу в «Абстерго индастриз»; к их обоюдному удивлению, предложение не было фикцией.

Несмотря на свою усталость, Саймон не мог предаваться отдыху. Прежде чем он это осознал, он уже ехал назад, в офис «Абстерго». Его пропуск был обновлен, и, как Риккин обещал, ему обеспечили беспрепятственный доступ к «Анимусу».

Было как-то необычно оказаться в зале «Анимуса» после полуночи и без Виктории. Хэтэуэй отлично понимал, что входить в зал одному не следовало бы. Но к этому моменту накопленный технический опыт и сила воли давали ему уверенность, и он знал, что может совершить последнее путешествие в прошлое без мониторинга своего физического состояния.

Саймон произвел нужные настройки, ввел параметры, пусть с трудом, но застегнул на себе все страховочные ремни. Вспомнил слова Виктории: «Если хочешь рискнуть и получить серьезные травмы, можешь не застегивать ремень на спине». Справедливое предостережение. При известной доле везения симуляция не окажет пагубного воздействия на физиологические процессы в его теле. Ну, если все же это случится, он знал, как произвести рассинхронизацию. Ощущения малоприятные, но это все же лучше, чем получить серьезные травмы.

Привычно заклубился туман, окутывая Саймона, он приготовился к путешествию в прошлое.

15 мая 1443 г.

Бюре-ан-Во

Габриэль стоял, привалившись к арочному проему ворот, и смотрел на огромную, круглую как шар луну. Он вернулся в отцовский дом сразу же после неудачной попытки убить епископа Кошона. Габриэль жаждал отмщения, и этот ничтожный человек бесспорно его заслуживал. Но Бог – или дьявол – распорядился иначе и забрал душу Кошона, не дав Габриэлю перерезать ему горло. Молодой мужчина увидел в этом знак. И с герцогом Алансонским после той встречи они больше не виделись.

Тамплиеры приглашали его вступить в орден, но Габриэль понял, что он ничего больше не хочет – только вернуться домой, к отцу, мачехе и их детям. Огонь мести воспылал в тот самый миг, как Жанна взошла на костер. Душа Габриэля нестерпимо болела, и он боялся, что эта боль не утихнет никогда.

Он попрощался с герцогом Алансонским и дал клятву, что в борьбе тамплиеров и ассасинов не примет ни одну из сторон. В прошлом году под Рождество он вернулся в Бюре-ан-Во. Минуло тринадцать лет с тех пор, как Жанну д’Арк привезли в Руан. Он обрел покой в лоне семьи, но душевная рана не заживала.

Сегодня ночью Габриэль проснулся около полуночи, сердце тоскливо заныло, когда он вспомнил ту ночь в начале лета и тот короткий разговор с Жанной, так его поразивший. «Прошло пятнадцать лет», – подумал он, сейчас ему было за тридцать. И двенадцать лет прошло с тех пор, как сожгли Жанну. Его убеждали, что со временем ему станет легче, многое забудется. Легче не стало. И он ничего не забыл. И никогда не забудет.

– Совершаешь всенощные бдения?

Габриэль замер. Он слышал свое шумное учащенное дыхание, зажмурился, чтобы сдержать слезы, но они хлынули горячим потоком. Он сходит с ума? Он слышит голоса Жанны? Он видел, как она умирала, самой страшной смертью – страшнее нет на земле. И это не могла быть Жанна. Но это не имело никакого значения. Сейчас не было в мире безумца счастливее Габриэля.

– Жанна? – Он повернулся в сторону голоса и открыл глаза.

Сквозь пелену слез он смотрел на лицо, освещенное полной луной, – лицо, которое он так беззаветно любил и которое никак не ожидал вновь увидеть. Габриэль ахнул, рванулся к ней, упал на колени, вцепился руками в ее платье, не веря реальности шерстяной ткани в руках.

Жанна тоже опустилась на колени. Ее руки обняли его и продолжали обвиваться вокруг, пока он безутешно рыдал, уткнувшись ей в шею.

– Это я, – сказала она. – Это действительно я.

Долго они стояли, не проронив ни слова, упершись коленями в твердые камни улицы. Наконец Габриэль поднял голову и посмотрел на ее лицо в серебристом свете луны, схватил за руки и крепко сжал, все еще боясь, что она, как призрак, исчезнет, а Жанна – Жанна, Жанна! – начала рассказывать, что же с ней случилось.

Утром в день казни к ней в камеру пришел монах Мартин Ладвеню, он потребовал принести ему епитрахиль, чтобы причастить Жанну должным образом. Они в камере остались одни. Монах предложил Жанне выпить что-то густое и сладкое. Она проснулась уже ночью, и первое, что увидела, было улыбающееся лицо де Меца, рядом стояли еще какие-то люди, ей незнакомые. Все они были в капюшонах и не хотели, чтобы она видела их лица.

– Он сказал, что помнит свой обет верности, что не забыл меня, что со своими друзьями спас меня, но… Габриэль… Флер…

В первое мгновение Габриэль ее не понял. Затем чувство вины, ужас и жаркая волна стыда окатили его, в животе сделалось неприятно пусто, и ком подкатил к горлу. Как зол он был на Флер, проклинал ее имя, называл ее трусихой, а в конечном счете она оказалась самой преданной из всех, кто окружал Жанну, и самой смелой.