Эпопея любви - [22]

— Господа, предлагаю устроить гугенотам хорошую комедию!

Но тут герцог увидел Моревера, покинул свою свиту и увлек наемного убийцу к окну, чтобы побеседовать наедине.

— Итак, что от тебя хотела королева? — спросил герцог.

— Пристрелить адмирала!

— Хорошо, но время я тебе укажу сам… Без моего приказа не стреляй! Понял?

— Да, монсеньер.

— И еще… будешь стрелять — постарайся лишь серьезно ранить нашего друга. Не надо убивать его на месте. Понял?

Гиз вернулся к придворным и принялся излагать им свою идею; судя по одобрительным возгласам и смеху, герцог задумал что-то очень забавное.

Моревер же постарался затеряться в толпе, не торопясь прошел через дворцовые залы, выбрался из Лувра и исчез на темных парижских улицах.

VI. Раскаты грома (продолжение)

— Сначала убийцу, а потом того… другого… — как читатели помнят, именно это сказала Екатерина своей верной служанке Паоле.

Мы уже знаем, о чем говорила королева с Моревером. После его ухода флорентийка Паола ввела человека, которого королева назвала «тот… другой…». Вошедший почтительно поклонился королеве и застыл перед ней в напряженном ожидании. Он был очень бледен, и лишь глаза странным образом горели огнем на мертвенно-бледном лице.

Перед Екатериной стоял ее сын — Деодат, граф де Марильяк.

— Вы очень точны, граф, благодарю, — сказала королева.

— Это я должен благодарить Ваше Величество: вы соблаговолили проявить ко мне интерес, изволили многое обещать.

Королева слегка наклонила голову, словно что-то тяготило ее, и на лице Ее Величества появилось выражение тихой грусти. Королева как бы позволила Марильяку догадаться, что в душе ее есть и иные чувства, кто знает, может быть, и глубокая привязанность, которую она, однако, вынуждена скрывать. Удивительная нежность звучала в голосе Екатерины.

— Дорогой граф, — задушевно проговорила королева, и голос ее казался удивительно молодым и искренним, — прежде всего не удивляйтесь тому, что я принимаю в вас такое участие…

— Мадам! — воскликнул Марильяк, потрясенный до глубины души. — Неужели я слышу такие слова от королевы?

В эту минуту у Марильяка вспыхнула надежда; он ждал, Екатерина сейчас признается… Но признания не последовало.

— Граф, — продолжала королева, — вы — один из самых великодушных людей, которых я когда-либо встречала… Взывая к вашему благородству, прошу, никогда не спрашивайте, почему я так интересуюсь вами… почему так внимательна к вам.

— Если Ваше Величество имеет в виду какую-то тайну, и если эта тайна станет мне известна, пусть небесный огонь сожжет мое сердце, прежде чем мои уста произнесут хоть одно слово.

— Да, граф, тайна существует… Клянусь, придет день, и я открою ее вам!

Марильяк не смог сдержать радостного возгласа.

— Уже скоро, — продолжала Екатерина, и голос ее дрожал, — совсем скоро вы узнаете, почему я проявляю к вам такой интерес, почему я была вынуждена во время нашей последней встречи притвориться такой холодной, а ведь я тогда, помните, предложила вам престол Наварры… почему мне понятно ваше горе и почему, наконец, я так хочу видеть вас счастливым!

— Мадам! Ваше Величество! — воскликнул Марильяк, и чувствовалось, что с уст его сейчас сорвутся другие слова: «Матушка… матушка…»

Но в замыслы Екатерины вовсе не входило, чтобы Марильяк проговорился. Она улыбнулась и спокойно спросила:

— Кстати, что вы сделали с той золотой шкатулкой, что я подарила?

— Со шкатулкой? — удивился Марильяк. — Храню ее как драгоценную реликвию, ведь это ваш дар, Ваше Величество.

Марильяку показалось, что на лице королевы промелькнуло какое-то недовольство.

— И вы храните шкатулку у себя?

— Ваше Величество знает, что я живу во дворце королевы Наваррской, ведь я состою в ее свите. Такая шкатулка скорее предназначена для дамы.

— Да, вы правы. Я обычно держала в ней перчатки или шарфы. Мне подарил ее король Франциск I, когда я только что приехала во Францию…

— Значит, шкатулка не потеряла своего предназначения, — улыбнулся Марильяк. — Королева Наваррская также использует ее для перчаток.

— Вот как? — заметила Екатерина, и искорки злобной радости вспыхнули в глазах ее.

— Вы знаете, — неожиданно серьезно произнес Марильяк, — я люблю королеву Наваррскую… простите, Ваше Величество, но скажу, что люблю ее как мать. И я попросил ее сберечь эту шкатулку до того дня, когда…

— Вы правильно сделали, дитя мое!

Граф вздрогнул, пораженный этим обращением, которое впервые слышал из уст Екатерины.

— Но вы сказали «до того дня…» Какой день вы имели в виду? — спросила королева, не дав Марильяку опомниться.

— До того дня, когда я наконец узнаю правду, известную вам, — ответил граф, чувствуя, что мрачное отчаяние снова охватывает его душу. — Осмелюсь напомнить, что при той встрече, когда вы подарили мне шкатулку, Ваше Величество изволили пообещать…

— И я сдержу свое обещание, дорогой граф. А вы не хотите узнать, откуда мне стало известно о вашей страсти к Алисе де Люс?

— О, мадам, я живу в состоянии такой постоянной тревоги, что ничто не может удивить меня… Я решил, что Ваше Величество соблаговолили поинтересоваться у кого-то…

— Почти так, граф… но вы и представить себе не можете, как нелегко было мне следить за каждым вашим шагом. И все для того, чтобы помочь вам, защитить, если понадобится…