Эпоха сериалов. Как шедевры малого экрана изменили наш мир - [46]
Роль Майкрофта исполняет Марк Гейтисс, сценарист и продюсер этого шоу, что в эпоху массмедиа и социальных сетей не может не сказываться на образе и восприятии этого персонажа. Фотографии со съемок сериала, где Марк присутствует то в качестве продюсера, то в облике Майкрофта, указывают на присутствие автора в тексте, им же созданном. Сам Гейтисс неоднократно говорил о своем отношении к этим двум аспектам своей работы, в том числе шутливо подмечая, что все действие в «Шерлоке» происходит в «чертогах разума» самого Майкрофта>29. Нельзя не отметить, что именно Майкрофт сначала выводит брата за рамки сюжета, помогая ему спланировать #рейхенбах, а потом таким же волевым решением возвращает обратно:
Майкрофт (хватая Шерлока за волосы): Извини, братец, но каникулы окончены. Возвращайся-ка на Бейкер-стрит, Шерлок Холмс!>30
Говоря о герое, взирающем сверху на происходящее, мы не можем ограничиться исключительно понятиями власти и контроля – наш герой обладает божественной природой и может пребывать как в нашем мире, так и над ним. Наиболее заметно это в «Докторе Кто», в котором Доктор – по определению живущий между мирами – также постоянно оказывается в позиции наблюдателя, хранителя Земли в целом и Англии в частности. В возобновленном сериале многие сезоны начинаются с чьего-то взгляда на Землю, который постепенно углубляется в британский остров, пока не останавливается в каком-нибудь лондонском пригороде. Зритель, знающий, о чем идет речь, сразу догадывается, что это взор Доктора, смотрящего на нас из своей машины времени. Важнейшая инициация, через которую Доктор проводит своих спутниц, это взгляд на Землю сверху – Роза видит погибающую Землю, Донне, наоборот, показывают ее в процессе рождения. Сам он говорит о себе как о бессменном защитнике человечества, и в моменты мировых катастроф знающие люди обращаются именно к нему>31.
Намеки на божественную природу героя делаются и в «Докторе Хаусе», например в одной из серий Уилсон, чтобы вылечить своего друга и пациента, жертвует собой и отдает ему часть своей печени. Тогда Хаус, упорно отказывавшийся принимать участие в этой авантюре, возникает в операционной перед Уилсоном за считаные секунды перед тем, как тот отключается под действием анестезии.
Мы видим это глазами самого Уилсона – Хаус появляется сверху, на галерее, и тут же расплывается в круге света>32. И это не единственный случай – Хаус не раз возникает в видениях, снах и галлюцинациях различных персонажей на протяжении всего сериала. Обличья он принимает самые неожиданные, от врача-убийцы, грозящего пациентке тесаком, до элегантного ангела смерти в знаменитой мюзикльной сценке в серии «Гром среди ясного неба»>33. Сам же Хаус, несмотря на свой яростный материализм, постоянно попадает в ситуации пограничья, когда грань между галлюцинацией и видением размывается.
… Длинный автобусный проход, сиденья, залитые белым светом. Хаус сидит рядом с Эмбер, своей пациенткой и в то же время подругой Уилсона, девушкой, которую он не смог спасти. Хаус и сам на грани смерти – пытаясь разгадать загадку ее недуга, он последовательно подвергал себя все более и более рискованным процедурам, от сильнейших психотропных средств до дырок в черепе и прямой электрической стимуляции мозга (последнее вызывает у Хауса судороги, травму головы и кому). Подобные меры скорее несвойственны нашему доктору – он нередко нарушает все правила медицинской этики, однако свою жизнь ставит на кон всего несколько раз. И все эти разы связаны именно с Уилсоном. Ранее, в этом же сезоне, Хаус всовывает нож в розетку, чтобы доказать своему другу, что жизни после смерти не существует. Теперь же мы впервые видим Хауса плачущим, не столько из жалости к Эмбер, сколько из-за понимания того, что за ее гибелью последует неминуемый разрыв с его единственным другом.
«Я бы хотел тут остаться, – говорит Хаус своей умершей пациентке, – тут ничего не болит, спокойно и тихо. И он не будет меня ненавидеть». – «Мало ли чего ты хочешь, – отвечает Эмбер. – Вылезай из автобуса». Хаус поднимается с места и, не хромая, выходит. В следующем кадре мы видим, как он приходит в себя и встречается глазами с Уилсоном, уже зная, что Эмбер мертва.
Ближайшая аналогия – в последнем томе «Гарри Поттера», когда Гарри, сраженный своим заклятым врагом, просыпается на призрачном вокзале и встречает там Дамблдора, своего покойного наставника. В ГП платформа так же пуста и залита светом, как и автобус в ДХ. В этом опыте клинической смерти для обоих персонажей важнее всего выбор, который они делают, возвращаясь к боли и страданиям, потому что иначе мир рухнет. Гарри знает, что ему предстоит встретиться лицом к лицу со своим величайшим страхом – Волдемортом, так же как и Хаус, которому приходится пережить после физической травмы еще и моральную – разлад с лучшим другом, щедро приправленный чувством вины>34.
Хаус неоднократно фигурирует в роли медиума, проводника, пограничной фигуры, стоящей на стыке двух миров. В вышеупомянутой серии «Сердце Уилсона» Хаус обращается – с помощью довольно рискованных методов – к своему подсознанию, а по сути, вызывая дух Эмбер, находящейся в коме. В серии «Замурованный» Хаус пытается вывести пациента из псевдокомы; единственное, что тот может делать, это моргать «да» и «нет». Впадая в забытье, больной видит себя рядом с Хаусом на берегу моря – еще один важный символ границы миров. В этой серии Хаус является сразу в нескольких плоскостях – в пространстве больницы (почти все время – сквозь размытое зрение самого пациента), в мире видений и в полувиртуальном пространстве, отражающем процесс поиска правильного диагноза. Хаус тут и медиум (пациент находится за гранью языка и на грани реальности), осуществляющий связь больного с миром, но одновременно и Харон, так как вполне готов проводить своего подопечного на тот свет. Об это свидетельствует диалог, происходящий в подсознании пациента: «Я умер? – Пока нет, но близок к тому»
Современная наука знает множество примеров сосуществования и взаимовлияния гуманитарных и естественных дисциплин. В сферу интересов гуманитариев все чаще попадают области, связанные с бытовыми сторонами человеческой деятельности, среди которых прежде всего — судебное право, медицина, психология, культура повседневности, образование. Объединение методик гуманитарных и естественных наук породило ряд междисциплинарных интеллектуальных течений, среди которых особенно выделяется literature and medicine.Предмет настоящей статьи — обзор исследований LM.
В конце XIX века европейское искусство обратило свой взгляд на восток и стало активно интересоваться эстетикой японской гравюры. Одним из первых, кто стал коллекционировать гравюры укиё-э в России, стал Сергей Китаев, военный моряк и художник-любитель. Ему удалось собрать крупнейшую в стране – а одно время считалось, что и в Европе – коллекцию японского искусства. Через несколько лет после Октябрьской революции 1917 года коллекция попала в Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина и никогда полностью не исследовалась и не выставлялась.
Одну из самых ярких метафор формирования современного западного общества предложил классик социологии Норберт Элиас: он писал об «укрощении» дворянства королевским двором – институцией, сформировавшей сложную систему социальной кодификации, включая определенную манеру поведения. Благодаря дрессуре, которой подвергался европейский человек Нового времени, хорошие манеры впоследствии стали восприниматься как нечто естественное. Метафора Элиаса всплывает всякий раз, когда речь заходит о текстах, в которых фиксируются нормативные модели поведения, будь то учебники хороших манер или книги о домоводстве: все они представляют собой попытку укротить обыденную жизнь, унифицировать и систематизировать часто не связанные друг с другом практики.
Академический консенсус гласит, что внедренный в 1930-е годы соцреализм свел на нет те смелые формальные эксперименты, которые отличали советскую авангардную эстетику. Представленный сборник предлагает усложнить, скорректировать или, возможно, даже переписать этот главенствующий нарратив с помощью своего рода археологических изысканий в сферах музыки, кинематографа, театра и литературы. Вместо того чтобы сосредотачиваться на господствующих тенденциях, авторы книги обращаются к работе малоизвестных аутсайдеров, творчество которых умышленно или по воле случая отклонялось от доминантного художественного метода.
Культура русского зарубежья начала XX века – особый феномен, порожденный исключительными историческими обстоятельствами и до сих пор недостаточно изученный. В частности, одна из частей его наследия – киномысль эмиграции – плохо знакома современному читателю из-за труднодоступности многих эмигрантских периодических изданий 1920-х годов. Сборник, составленный известным историком кино Рашитом Янгировым, призван заполнить лакуну и ввести это культурное явление в контекст актуальной гуманитарной науки. В книгу вошли публикации русских кинокритиков, писателей, актеров, философов, музы кантов и художников 1918-1930 годов с размышлениями о специфике киноискусства, его социальной роли и перспективах, о мировом, советском и эмигрантском кино.
Книга рассказывает о знаменитом французском художнике-импрессионисте Огюсте Ренуаре (1841–1919). Она написана современником живописца, близко знавшим его в течение двух десятилетий. Торговец картинами, коллекционер, тонкий ценитель искусства, Амбруаз Воллар (1865–1939) в своих мемуарах о Ренуаре использовал форму записи непосредственных впечатлений от встреч и разговоров с ним. Перед читателем предстает живой образ художника, с его взглядами на искусство, литературу, политику, поражающими своей глубиной, остроумием, а подчас и парадоксальностью. Книга богато иллюстрирована. Рассчитана на широкий круг читателей.
Валькирии… Загадочные существа скандинавской культуры. Мифы викингов о них пытаются возвысить трагедию войны – сделать боль и страдание героическими подвигами. Переплетение реалий земного и загробного мира, древние легенды, сила духа прекрасных воительниц и их личные истории не одно столетие заставляют ученых задуматься о том, кто же такие валькирии и существовали они на самом деле? Опираясь на новейшие исторические, археологические свидетельства и древние захватывающие тексты, автор пытается примирить легенды о чудовищных матерях и ужасающих девах-воительницах с повседневной жизнью этих женщин, показывая их в детские, юные, зрелые годы и на пороге смерти. Джоанна Катрин Фридриксдоттир училась в университетах Рейкьявика и Брайтона, прежде чем получить докторскую степень по средневековой литературе в Оксфордском университете в 2010 году.
Когда мы говорим о кино, мы прежде всего обращаем внимание на художественную его наполненность, на мастерство актеров, на режиссерские решения, сценарные изыски и качество операторской работы. Выдающиеся картины (актеры, режиссеры и проч.) получают премии, утверждающие и подтверждающие их художественную ценность, и в этом ключе потребитель, усредненный массовый зритель, и мыслит о кино. Однако в обществе победившего и доминирующего капитализма на второй план отходят рассуждения о продукте кинопроизводства как о товаре, а о самом кинематографе – как об индустрии товарного фетишизма, в которой значение имеют совершенно иные показатели и характеристики, которые определяет и направляет вполне видимая рука капитализма…
Не так давно телевизионные сериалы в иерархии художественных ценностей занимали низшее положение: их просмотр был всего лишь способом убить время. Сегодня «качественное телевидение», совершив титанический скачок, стало значимым феноменом актуальной культуры. Современные сериалы – от ромкома до хоррора – создают собственное информационное поле и обрастают фанатской базой, которой может похвастать не всякая кинофраншиза. Самые любопытные продукты новейшего «малого экрана» анализирует философ и культуролог Александр Павлов, стремясь исследовать эстетические и социально-философские следствия «сериального взрыва» и понять, какие сериалы накрепко осядут в нашем сознании и повлияют на облик культуры в будущем. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.