Эпоха «остранения». Русский формализм и современное гуманитарное знание - [46]
Характерно, что шесть лет спустя после процитированной дневниковой записи Вёльфлин вновь будет упомянут Эйхенбаумом в статье «Теория формального метода», прочитанной в 1925 году в форме доклада, вызвавшего горячие дискуссии. Теория Вёльфлина окажется в это время принципиально важной для Эйхенбаума не только в объяснении исповедуемого им и его единомышленниками формального метода в литературоведении, но прежде всего в его необходимой автономизации по отношению к «эстетике сверху» и «всем готовым или считающим себя такими теориям»: «Этот отрыв (особенно от эстетики) – явление более или менее типичное для всей современной науки об искусстве. Оставив в стороне целый ряд общих проблем (вроде проблемы красоты, цели искусства и т. д.), она сосредоточилась на конкретных проблемах искусствознания. Заново, вне связи с общеэстетическими предпосылками, выдвинулся вопрос о понимании художественной „формы“ и ее эволюции. ‹…› Явились характерные лозунги – вроде вёльфлиновского „история искусства без имен“, характерные опыты конкретного анализа стилей и приемов – вроде „Опыта сравнительного изучения картин“ К. Фолля» [Там же: 377].
Создалась любопытная ситуация: в то время как Вёльфлин инспирировал, в частности Эйхенбаума, на поиск новых путей литературной критики, «ученик» и последователь Вёльфлина Оскар Вальцель стал тем своеобразным прикрытием, которое в своей полемике с более ортодоксальными формалистами (Тынянов, Эйхенбаум, Шкловский) использовал Жирмунский.
Тенденция эта, на самом деле, в полной мере дала себя знать еще за четыре года до появления статьи «Новейшие течения историко-литературной мысли в Германии», то есть в 1923 году, когда Жирмунский писал предисловие к переводу «брошюры» Вальцеля (см. выше) «Проблема формы в поэзии» (в которой он также выступил редактором перевода). Сама книга стала в России предметом научных дискуссий. Но еще больший резонанс, чем Вальцель, вызвал своим предисловием Жирмунский. Предисловие это, озаглавленное «К вопросу о формальном методе», было предисловием лишь по форме, а по существу – возможностью высказать свои мысли о новой методологии. Впрочем, с опорой (хотя и не всегда эксплицитно) на идеи Вальцеля. При этом о самом Вальцеле в предисловии говорилось лишь дважды: в самом начале, где он представал как своего рода двуликий Янус – с одной стороны, «пользующийся заслуженной известностью» исследователь идейного мира немецкого романтизма, автор двухтомного исследования «Немецкий романтизм» (1916), вышедшего – что немаловажно – в серии «Aus Natur– und Geisteswelt»[62], а с другой стороны – как автор публикуемой ныне брошюры, посвященной проблеме поэзии как искусства, в которой «проф. Вальцель подходит к кругу вопросов, выдвинутых и у нас в России представителями т. н. „формального метода“» [Жирмунский, 1923: 5].
В последнем абзаце предисловия Жирмунский высказывал мысль, которую, как мы уже видели, он повторит в статье «Новейшие течения историко-литературной мысли в Германии», – об отличии формализма Вальцеля от русского формализма:
Во многих отношениях проф. О. Вальцель идет иными путями, чем русские «формалисты»: так, изучая поэзию, как искусство, он ориентируется в своей терминологии не столько на лингвистику, сколько на технические термины других искусств. (Об этом подробнее – в его книге «Сравнительное изучение искусств» – «Wechselseitige Erhellung der Künste» Berl. 1917.) [Там же: 23].
Телеология же издания брошюры (а по сути, credo Жирмунского) объяснялась в последней фразе предисловия:
Введение в научный оборот предложенных немецким ученым новых методов я считаю особенно существенным, чтобы предохранить нашу молодую науку исторической и теоретической поэтики от узкого догматизма в научных вопросах, в которых еще очень мало окончательного решенного, но много – требующего изучения и всестороннего обсуждения [Там же].
Под догматизмом русских формалистов понималось здесь ложное – с точки зрения Жирмунского – отношение к формальному методу как к «единоспасающей научной теории», игнорирование «тематической стороны» поэзии, ее тенденциозности («выбор темы», утверждал он, в такой же мере важен, как и «
