Эпоха «остранения». Русский формализм и современное гуманитарное знание - [34]

Это было едва ли не самое значительное объединение русских лингвистов и литературоведов – и по созвездию выдающихся талантов, и по влиянию на развитие филологической мысли, и по не востребованному до сих пор научному потенциалу. Вклад кружка в лингвистику и поэтику XX в., не только отечественную, но и мировую, не сравним с каким бы то ни было другим. Но отсутствие своих печатных органов и издательской базы, недостаток авангардной броскости в организации научного быта, а также глубокие внутренние противоречия привели к тому, что символом русского «формализма» стал всемирно известный Опояз, тогда как основная работа по созданию новой филологии велась в недрах МЛК [Шапир, 2001(а): 457].

Слова «объединение», «база», «организация», использованные в характеристиках и определениях, предложенных М. И. Шапиром, обнаруживают тактический и стратегический потенциал институциализации. Подобным же образом механизмы канонизации («всемирно известный») выявляют первостепенную важность институции как непременного условия «внутреннего» конструирования собственной позиции и в то же время осуществление «внешнего» влияния.

Учреждение институции – один из наиболее действенных методов конструирования коллективной идентичности и ее утверждения в актах восприятия извне и самовосприятия. В статье «Теория „формального метода“» Эйхенбаум определяет «формалистов» через такой традиционный административный признак, как членство в объединении:

Под «формалистами» я разумею… только ту группу теоретиков, которая объединилась в «Обществе изучения поэтического языка» (Опояз) и с 1916 г. начала издавать свои сборники [Эйхенбаум, 1927: 116, примеч. 1].

Эта точка зрения предопределила позднейшее восприятие формализма, несмотря на все попытки Якобсона включить в историю формализма и Опояз, и МЛК, ср. [Depretto, 2008].

2

Значение организационной составляющей формалистического проекта выявляется при сопоставлении ее с такой характерной чертой формалистской авторефлексии, как отрицание самого факта, что формализм существует в качестве литературоведческого метода или направления литературоведческой мысли. Эйхенбаум, например, прямо утверждал, что формального метода не существует [Эйхенбаум, 1924: 3]. Аналогичные сомнения высказывал Жирмунский (1923). При этом если некоторые формалисты отрицали собственное существование, главные их критики подчеркивали общность позиций формалистов, тем самым объединяя их апофатически, через неприятие других (например, марксистских) методов. Если мы посмотрим на такие антиформалистические выступления, как статья Льва Троцкого «Формальная школа поэзии и марксизм», впервые опубликованная в 1923 году в «Правде» (26 июля, № 166) и затем вошедшая в его книгу «Литература и революция» (1923), двусмысленная философская апология формализма – книга Б. М. Энгельгардта «Формальный метод в истории литературы» (Л., 1927), статья Р. О. Шор «Формальный метод на Западе», опубликованная в гахновском сборнике «Ars poetica», который вызвал ярость у опоязовцев [Полилова, 2011], или монография П. Н. Медведева «Формальный метод в литературоведении: Критическое введение в социологическую поэтику» (Л., 1928), то мы увидим, что критика формализма фактически приводит к его канонизации «извне».

Заметим, что Медведев был исследователем и организатором науки, обладавшим значительным опытом создания рабочих групп и институций. В 1917 году он стал первым демократически избранным городским головой Витебска, а год спустя организовал витебский Народный (Пролетарский) университет и учредил при нем Общество свободной эстетики. Медведев стал одним из создателей проекта витебского Института гуманитарных наук и искусств и был избран председателем его оргкомитета. С 1920 года он становится одной из главных фигур витебского «круга» Бахтина. В 1923 году Медведев избран в Правление петроградского отделения Всероссийского союза писателей. Поскольку Медведев и марксисты, в том числе большевистские политики (Л. Троцкий, а затем Н. Бухарин), остро критиковали формалистов, можно говорить о негативной канонизации формализма. Критическая оценка говорит о воздействии, оказанном формалистами на современников, и de facto утверждает значимость этого воздействия.

Историки идей отмечают гетерогенный и «бриколажный» характер формализма. По замечанию С. Н. Зенкина, «русский „формальный метод“ отличался парадоксальной неформализованностью своего понятийного аппарата» [Зенкин, 2012: 305]. Но можно ли в таком случае описать формализм как сконструированное сообщество – если оно характеризуется неформализованностью, а сами формалисты оспаривают правомерность членства других формалистов в создаваемых ими совместно неформальных или полуформальных объединениях? На самом же деле беспрестанные утверждения об отсутствии единой базы создают условия для функционирования сообщества как «недействующего» или «непроизводящего» – в том смысле, какой вложен в заглавие статьи и книги Жан-Люка Нанси «La Communauté désœuvrée» (1983, 1986). Возможность рассмотрения формализма под этим углом зрения, который обсуждается в ответном эссе Мориса Бланшо «La Communauté inavouable» («Непроизносимое сообщество», 1983), сама по себе проблематична, судя по реакциям других философов на эту дискуссию – см., например, книгу Дж. Агамбена «La comunità che viene» («Грядущее сообщество», 1990). Однако главная мысль этих политизированных дебатов столь точно описывает опыт коллективной (само)идентификации в сообществах новейшего времени, включая сообщество формалистов, что следует воспроизвести ее здесь хотя бы для того, чтобы наметить пути для будущих исследований. По словам исследовательницы и переводчицы работ Нанси Е. В. Петровской,