Эпоха мелких чудес - [5]

— Какой-какой фонд? — с неожиданным интересом переспросил Гарик.

— Алмазный, — ответил Семён, пытаясь отыскать взглядом мотылька. Тот обнаружился быстро: какой-то домовой — кажется, из бригады деда Нафани — согнал насекомое с горлышка бутылки, валявшейся возле медведя, а саму бутылку аккуратно подобрал и унёс. Мотылёк взмыл повыше и зигзагами направился в сторону расположившейся на памятнике троицы. Постепенно приближаясь к Семёну и Гарику.

— А что в этом твоём Форт-Ноксе? — прикинув что-то на пальцах, уточнил Гарик.

— Золотой запас. США и чей-то ещё. Кажется, наш тоже…

— США, говоришь? О как!..

Семён, уже не раз наблюдавший подобную картину, разглядел, как шея соседа вытянулась во всю свою немалую длину. Сухо клацнули челюсти, и в воздухе закружилась пара белых чешуек. Семён грустно улыбнулся.

— М-м! — Гарик облизнулся. — Вкуснятина…

Семёна опять накрыла волна дыма. Не выдержав, он встал и, не слушая продолжавшего что-то увлечённо болтать Гарика, двинулся к памятнику. Мужики насторожённо наблюдали за его приближением.

— Огоньку не найдётся, уважаемые?

Огонек нашёлся сразу. Прикурив, Семён поблагодарил и заметил:

— Вы бы не сидели здесь на памятнике-то. На лавочке и удобнее, и урна, опять же…

— Вы хотите сказать, что это, — тот, кого называли Александром Сергеевичем, брезгливо потыкал в клубок арматуры, — памятник? И кому же ставят… э-э… такие памятники?!

— Жертвам репрессий за нетрадиционную сексуальную ориентацию, — изо всех сил стремясь сохранить каменное лицо, ответил Семён. И, увидев на лицах абсолютное непонимание, вежливо пояснил: — Петухам. Очковым.

Оба мужика разом вскочили и принялись старательно стряхивать со штанов воображаемую грязь. Призрак тоже брезгливо отодвинулся. Не отказав себе в удовольствии понаблюдать за перемещением компании на лавочку, Семён побрёл обратно. Гарик, очевидно, так и не заметивший его кратковременного отсутствия, продолжал что-то вещать, размахивая догоревшим почти до фильтра окурком:

— …Вот я и думаю, а что, если…

Но узнать, что именно пришло в голову соседу, Семёну так и не довелось. Сверху раздался резкий, неприятный звук пейджера. Гарик, швырнув окурок на газон, завозился на своей ветке. На голову Семёну посыпалась труха.

— Вызывают? — спросил он, отряхиваясь. После чего поднял окурок и аккуратно переправил в урну.

— Ага, работа, блин… Ладно, после поговорим.

— Начальник! — Требовательный рывок за штанину заставил Семёна обратить внимание на подошедшего Кузьму Терентьевича, второго бригадира своей смены. — Иди работу принимай, мы участок закончили.

Словно подтверждая его слова, неподалёку загалдели. Послышался звук смачной плюхи.

— Что там опять у вас стряслось, Кузьма Терентьевич? — спросил Семён.

— Кажись, Онуфрия уму-разуму поучают. — Домовой прислушался. — Да, точно.

— Опять, наверное, бутылку заныкать хотел?

— А то что ж ещё… — пробурчал Кузьма Терентьич, досадливо махнув рукой. — Ладно, пойду — разберусь. И ты подходи тоже.

— Давай, Гарик, — сказал Семён, вставая, — до встречи…

Хлопанье крыльев над головой возвестило, что Гарик, как обычно забыв попрощаться, пошёл на взлёт. Семён проводил летящего дракона взглядом и отправился вслед за бригадиром к месту разборок. Проходя мимо соседней лавочки, он равнодушно скользнул взглядом по окончательно упившейся компании: призрак растёкся по газону бесформенным облачком тумана, остальные двое невнятно мычали в унисон нечто блатное. Из-под скамейки в лад похрапывал душили. Издалека и, кажется, откуда-то сверху до Семёна донёсся обрывок некогда популярной на просторах Европы песенки, безбожно перевираемой чьим-то смутно знакомым голосом:

— Если я в болоте от поноса не помру,

Если русский снайпер мне не сделает дыру,

То будем вновь крутить любовь

Под фонарём с тобой вдвоём…

Семён энергично плюнул в урну, зачем-то махнул рукой и побрёл дальше, шаркая подошвами по асфальту.

Ночной полёт

Ночная Москва с высоты — по-над крышами, выше проводов, фонарей и ярко подсвеченных уличных растяжек — зрелище, доступное немногим. Город то темнеет провалами дворов и расщелинами переулков старого центра, то сияет вздымающимися высотками, то расстилается неровными полями крыш пятиэтажек… Некоторые, возможно, скажут: подсвеченные разными оттенками красного, от ярко-алого до мутно-багряного, облака, неоднократно наблюдаемые пилотами и — изредка — пассажирами воздушных кораблей, не менее красивы, чем зрелище внизу. И ошибутся. Нельзя сравнить несравнимое.

Ведь там, под твоим крылом, мелькают разноцветной россыпью ярких огней фонарей и реклам пустынные в этот час улицы. Лишь изредка по ним проносятся автомобили, визжа покрышками по мокрому асфальту, да спешат, нервно оглядываясь, по тротуарам одинокие запоздавшие прохожие. А здесь, над городом, встречные потоки заботливо поддерживают под крылья, и свинцово-серые тучи, грозящие привычным уже для мёрзлого апреля снегопадом, ещё не закрыли небо сплошным пологом…

Да, немало могли бы поведать птицы. Остальных — по крайней мере, людей — ограничивают земные запреты. Гарик, пожалуй, мог рассказать побольше, чем любая птица — исключая разве что попугая — но… Умело удерживая высоту, позволяющую не попасть в поле зрения радаров ПВО, лавируя между высотками и антеннами, дракон не замечал всех этих красот и чудес. Он мечтал. Просто мечтал.