Эпоха крестовых походов и ее герои - [22]

Очень трудно объяснить метания между побережьем и Иерусалимом: прерванный зимний поход к Святому городу, потерю времени в Яффе, новый поход летом с тем же результатом и, наконец, неожиданно позорный мир. Здесь, несомненно, Ричард оказался не на высоте, поддаваясь то страстному желанию паломников вернуть Иерусалим, то предостерегающим и, быть может, небескорыстным советам пизанцев и орденских рыцарей. Когда же он задумался об отъезде, то начал спешно, не считаясь с потерями, решать самые жгучие проблемы Святой земли, лишь бы обеспечить себе возможность ее покинуть. Что все эти колебания и напрасная трата сил не могли содействовать успеху, что в них проявились непоследовательность и импульсивность Ричарда, этого не приходится отрицать. На это не решается даже постоянный защитник Ричарда — Амбруаз. Он, который, вообще говоря, верил в конечный успех всего дела, раз оно было в руках Ричарда, объясняет все неудачи «кознями врагов». Отчасти он прав: враги расстроили многие планы английского короля — чего стоит один Конрад Монферратский, который то и дело вступал в сепаратные переговоры с Саладином и своим нападением на Акру вынудил Ричарда бросить Аскалон. Но не все можно списать на вражеские козни.

Главная причина, предопределившая роковой исход всего дела, заключалась, как представляется, вовсе не в личных качествах Ричарда и не в действиях личных его врагов. Она крылась в психологии крестоносцев.

После Акры, когда казалось, что сила Саладина надломлена, масса крестоносцев рвалась в Иерусалим. Тоска многих веков, питавших латинскую душу грезой о Святом городе, бурлила в этой наивной и дикой толпе, когда она ступила на путь к Гробу Господню… «И каждый вечер, когда войско располагалось лагерем в поле, прежде чем люди уснули, являлся человек, который кричал: “Святой Гроб! Помоги нам”. И все кричали вслед за ним, поднимали руки к небу и плакали.

А он снова начинал и кричал так трижды. И все бывали этим сильно утешены…» Находясь уже вблизи от Иерусалима, холодной зимой 1192 года крестоносцы больше походили на толпу нищих, к тому же почти все были больны; они потеряли много лошадей, есть приходилось подмокшие сухари и испорченную солонину, платье расползалось на лоскуты. Но все это не имело для них значения. Они так страстно желали Иерусалима, что сберегали пищу для времени осады, когда потребуется больше сил. Заболевшие велели класть себя на носилки и нести дальше; и даже умирали они с сердцами, полными надежды. «Господи, помоги нам, владычица, святая дева Мария, помоги нам. Боже, дай поклониться Тебе, возблагодарить Тебя и видеть Твой гроб». Не видно было мрачных или печальных, исчезли злоба и зависть. Всюду царили радость и умиление…

Наблюдателям со стороны порой всего этого кажется достаточным для победы. Но есть и другая сторона вопроса. «Мудрые тамплиеры, доблестные госпитальеры… люди земли» убеждали Ричарда, что, если крестоносцы немедленно станут осаждать Иерусалим, они сами себе устроят западню. Их интересы часто основывались на коммерческих расчетах, в которых устремлениям паломников места не было. Но разве мог Ричард — при любом раскладе — игнорировать советы тех, кто постоянно жил в Палестине, кто так долго ее охранял, кто так хорошо ее знал? Да и потом: надо признать, что, скорее всего, они были правы.

Сарацины, в чьих руках было большинство горных крепостей, вне всякого сомнения, заняли бы тогда пути между морем и горами и отрезали крестоносцев от гаваней, а значит, от всякой возможности снабжения припасами и пополнения людьми. Саладин в свое время знал, что делал, когда, в принципе уступая Иерусалимское королевство, сохранил за собой самые важные его крепости и гавани. А кроме того, «если бы даже город был взят, — замечает Амбруаз, — это было бы гибельным делом: он не мог бы быть тотчас заселен людьми, которые в нем бы оказались. Потому что крестоносцы, сколько их ни было, как только осуществили бы свое паломничество, вернулись бы в свою страну, всякий к себе домой. А раз войско рассеялось, земля потеряна».

В этом заключалась главная проблема. Психология крестоносцев была более всего психологией паломников. Важно было «узреть», «насладиться святыней», «унести памятку». Энтузиазм войска сразу угасал, когда ему говорилось, что завоевание Святого города предполагает долгую борьбу.

Нам представляется, во втором походе Ричарда на Иерусалим следует видеть что-то вроде покаянного подвига за мысль покинуть Палестину ради Англии; можно также назвать это самолюбивой выходкой, которой Ричард хотел удовлетворить томление паломников и зажать рты хулителям. Очевидно, что во второй раз, когда Ричарда уже покинул герцог Бургундский, было еще меньше шансов на успех, но азартный английский король не побоялся поставить на кон свой престиж. Когда же случилось вторичное отступление и вслед за тем наступление Саладина, он, хотя и совершил еще несколько геройств, ощутил ужасающую усталость, духовную и физическую. Тогда и был заключен с Саладином позорный, как считается, мир.

«Король был в Яффе, беспокойный и больной… Он позвал к себе графа Генриха, сына своей сестры, тамплиеров и госпитальеров, рассказал им о страданиях, которые испытывал, и убеждал их, чтобы одни отправились охранять Аскалон, другие остались стеречь Яффу и дали бы ему возможность уехать в Акру полечиться. Он не мог, говорил он, действовать иначе. Но что мне сказать вам? Все отказали ему и ответили кратко и ясно, что они ни в каком случае не станут охранять крепостей без него. И затем ушли, не говоря ни слова… И вот король в великом гневе. Когда он увидел, что весь свет, все люди, нечестные и неверные, его покидают, он был смущен, сбит с толку и потерян. Сеньоры! Не удивляйтесь же, что он сделал лучшее, что мог в ту минуту. Кто ищет чести и избегает стыда, выбирает меньшее из зол. Он предпочел просить о перемирии, нежели покинуть землю в великой опасности, ибо другие уже покидали ее и открыто садились на корабли.