Эпоха бедствий - [49]

...Но теперь, в конце лета 1320 года от падения Небесной горы, зло Аласора по сравнению со злом Степи казалось столь незначительным и мелким, что шад Даманхур с полного согласия не верившего в сказки дейвани Энарека решил дать главную битву именно у склонов Аласорского кряжа. За один вечер было решено все. Гурцат не станет оставлять у себя в тылу мощную и сильную армию, составленную из саккаремцев и наемников (которая вообще-то должна быть "распущена"...), и в слепой гордыне поведет свои лучшие тумены к выветрившемуся хребту через пустыню. А это ни много ни мало - два суточных конных перехода. Степняки устанут: мергейты и их кони не привыкли к невыносимой жаре пустыни и отсутствию воды - Великая Степь прохладна, наполнена влажными ветрами и десятками речек, стекающих с гор. Там всегда есть корм лошадям, водопой, в Степи не следует опасаться буранов, поднимающих в поднебесье тучи мелкой пыли и забивающего глаза и рот песка... Армии шада тоже будет тяжело, однако она займет самую выгодную позицию - на склонах Аласора, в безлюдных оазисах, где достаточно воды и трав, а к тому же, если начало битвы придется самое раннее на послеполуденные часы, солнце будет бить мергейтам в глаза. "Пусть оружием станет земля, небо и солнце", как сказал один из Саккаремских поэтов, прославлявших воинские подвиги государей Мельсины.

Уговорившись с аттали эт-Убаийядом, Даманхур решил послать Гурцату, стоявшему на восходном берегу Урмии, оскорбительную грамоту - пускай ее отвезут степные послы во главе с Мен-гу. Там Даманхур изложит в самых неприятных для хагана словах, что он плевать хотел как на упомянутого хагана, так и на приказы "перекинувшегося к противнику" Учителя Веры, а посему бросает вызов всей армии мергейтов и будет ждать ее возле склонов Аласорских взгорий. Если хаган откажется встретиться с Даманхуром в открытом бою, он навсегда обретет сомнительную славу труса, испугавшегося увидеть своего главного врага лицом к лицу на поле брани.

- Гурцат, вне всякого сомнения, примет вызов, - сказал Энарек, наблюдая, как доверенный писец заполняет под диктовку Даманхура большой пергаментный лист. - Но, государь...

- Что еще? - Шад недовольно посмотрел на своего управителя. - Что еще теперь?

- Если... - Предусмотрительный Энарек замялся. Он понимал, что слова, произнесенные шадом и записанные в документе, который через несколько дней окажется в руках у Гурцата, не просто обидны, но оскорбительны до такой степени, когда это уже не прощают. - Если хаган степняков прочтет пергамент... Любые пути назад будут перерезаны. И потом, как нам всем известно, Гурцата влечет вперед некая потусторонняя сила. Боюсь, неведомому богу, завладевшему душой мергейта, безразличны обиды. Вдруг Гурцат не придет?

- Вдруг, вдруг, - проворчал Даманхур. - Если и так, мы ничего не теряем. В крайнем случае пойдем вдогонку и ударим ему в тыл, когда этот грязный варвар попытается осадить Нардар и Вольные конисаты.

- Через пустыню? - вздохнул Энарек. - Непосильное испытание для войска. Придется идти по побережью, а это отнимет часть нашего величайшего сокровища времени.

- Пусть так, - упрямо повторил шад и продолжил диктовать.

* * *

- Рассказывай! Ну?

Фейран невероятно смущалась. Все-таки кто она такая? Обычная девушка из дальней провинции, некогда любимая старшая дочь захолустного управителя, отличная от прочих смертных лишь неизвестно зачем ниспосланным богами странным даром. И вот сегодня Фейран стоит пред ликом не кого-нибудь, а самого шада Саккарема Даманхура атт-Бирдженда, и его титула ничуть не могут умалить продолжительные возлияния, отчего Солнцеликий несколько теряет свой ореол божественности. Несмотря на то что Фейран уже успела познакомиться с Даманхуром минувшим вечером, инстинктивная почтительность к титулу и происхождению этого бородатого сорокалетнего мужчины с затуманенным прыгающим взором брала верх.

Кэрис, наоборот, был, как всегда, слегка развязен, шумлив, однако вежлив и деловит. Эти четыре, казалось бы, несовместимых манеры поведения идеально сочетались в образе вельха и делали его настолько неповторимым и оригинальным, что он неизменно вызывал симпатию. Даже Энарек, самый разумный и обстоятельный из придворных Даманхура, по-доброму улыбался углом рта, глядя на дикаря с полуночи. Вдобавок помянутый дикарь быстро сообразил, что в Мед дай сейчас полно чужеземцев, сам аттали благоволит к нему, и наконец-то сбросил "отвратительные" саккаремские одеяния в виде шаровар и халата, представ в своем истинном облике: багрово-черный клетчатый плед, обернутый вокруг бедер, белая рубаха с золотистой вышивкой (надобно сказать, недавно постиранная Фейран) и длинный меч за спиной. Картину отлично дополняли заплетенные косички вкупе с улыбкой до ушей и громким гортанным голосом.

"Между прочим, - несколько отрешенно подумал шад, наблюдая за неожиданными визитерами, - от такого телохранителя я бы не отказался. Почему у басилевса Аррантиады личная стража набрана из сегванских варваров, ничуть не менее колоритных, а я могу позволить себе только разряженных в шелка сыночков мелкопоместных эмайров? Когда двор вновь вернется в Мельсину, обязательно наберу особый отряд вельхской стражи... Необычно и как-то диковато-красиво... А девочка, если судить по глазам, хорошенькая... И похоже, умная".