Эпоха 1812 года и казачество. Страницы русской военной истории. Источники. Исследования. Историография - [25]

В 1813–1814 гг. многочисленные публикации в русской журналистике создали из Платова уже почти официальный образ одного из самых популярных героев наполеоновских войн. А широкое международное признание и особенно триумфальный прием в Лондоне завершили этот процесс. Старые прегрешения были преданы забвению. Современники их быстро забыли.

Правда, весьма туманные намеки слышались в поздних исторических анекдотах (тогда ― краткие рассказы об истинных случаях). В них выводился образ прямодушного и немного наивного старого воина екатерининской эпохи, не гнушавшегося после кровопролитных сражений споить цымлянским пруссака Блюхера («Люблю Блюхера, славный, приятный человек, одно в нем плохо: не выдерживает»), не церемонившегося на балах даже со знатными иностранцами (отталкиваясь от фамилий, давал им хлесткие прозвища и характеристики), любившего носить белый галстук («Вспотеешь, так можно вымыть»), именовавшего герцогов дюками («дюк поважнее; герцог ни к черту не годится пред дюком»), сознательно до конца дней своих допускавшего ошибку при написании польской столицы («Что тут толковать, она Аршава, а не Варшава; бунтовщики прозвали ее Варшавой»). В то же время знаменитый донской оригинал мог из Лондона в Новочеркасск привести в качестве компаньонки не знавшую ни слова по-русски молодую англичанку («Я скажу тебе, братец, это совсем не для хфизики, а больше для морали. Она добрейшая душа и девка благонравная, а к тому же такая белая и дородная, что ни дать ни взять ярославская баба»). А при знакомстве с Н. М. Карамзиным, «подливая в чашку свою значительную долю рому», проявить ярко выраженную благосклонность к литераторам («Очень рад познакомиться; я всегда любил сочинителей, потому что они все пьяницы»).

В благожелательном тоне «анекдотических» повествований в основном вырисовывался весьма симпатичный и колоритный облик именно «вихорь-атамана», до гроба верного слуги царя и Отечества, честно и до конца выполнившего свой воинский долг, в то же время почти необразованного, но сметливого и находчивого выходца из самых казачьих низов. Этот заслуженно титулованный простак легко и непринужденно общался с сильными мира сего, не зная языков, свободно заводил дружбу с иностранцами, а затем со многими из них состоял в переписке. Созданный по отзывам современников почти былинный типаж бесспорно импонировал читателям. С учетом национальных особенностей российского характера ограниченность в кругозоре и житейские грешки «героя» скорее воспринимались как достоинства, нежели недостатки. Так, платовская легенда (из простого казака в генералы, да аж в графы) получила новый литературно-бытовой импульс и обособилась от научных изысканий (в какой-то степени этот феномен в ХХ в. повторил кинообраз В. И. Чапаева, оторвавшись от реального прототипа). Но, существуя даже в таком обличии на страницах печатных изданий, фигура донского атамана продолжала работать на дальнейшее возвеличивание его прижизненной славы и всего казачества в целом.

Общепризнанный факт, что ни до, ни после Платова, ни один донской казак на Родине и за границей не удостаивался такого количества наград, званий, титулов и отличий. Войсковой атаман, генерал от кавалерии, кавалер ордена Святого Георгия 2-го класса, всех высших российских и многих иностранных орденов, граф Матвей Иванович Платов и до сего дня считается самым знаменитым донцом, и громкой общеевропейской славе он во многом обязан предводительству казачьими полками в 1812 г.

Приложения

Исторические анекдоты про М. И. Платова и А. П. Ермолова, собранные Д. В. Давыдовым

«Генерал Алексей Петрович Ермолов в царствование императора Павла I был сослан в Кострому и долго жил со знаменитым впоследствии Матвеем Ивановичем Платовым, имевшим уже восемь человек детей. Платов, уже украшенный знаками Св. Анны 1-й степени, Владимира 2-й степени, Св. Георгия 3-го класса, был сослан по следующей причине: государь, прогневавшись однажды на генерал-майоров: Трегубова, князя Алексея Ивановича Горчакова и Платова, приказал посадить их на главную дворцовую гауптвахту, где они оставались в течение трех месяцев. Платов видел во время своего ареста следующий сон, который произвел на него сильное впечатление: “Закинув будто бы невод в Неву, он вытащил тяжелый груз; осмотрев его, он нашел свою саблю, которая от действия сырости покрылась большой ржавчиною”. Вскоре после того пришел к нему генерал-адъютант Ратьков (этот самый Ратьков, будучи бедным штаб-офицером, прибыл в Петербург, где узнал случайно один из первых о кончине императрицы; тотчас поскакал с известием о том в Гатчину, но встретив уже на половине дороги императора Павла, поспешил поздравить его с восшествием на престол. Анненская лента, звание генерал-адъютанта и тысяча душ крестьян были наградами его усердия). Ратьков принес, по высочайшему повелению, Платову его саблю, которую Платов вынул из ножен, обтер об мундир свой и воскликнул: “Она еще не заржавела, теперь она меня оправдает…” Ратьков, видя в этом намерение бунтовать казаков против правительства, воспользовался первым встретившимся случаем, чтобы донести о том государю, который приказал сослать Платова в Кострому. Между тем Платов, выхлопотавший себе отпуск, отправился через Москву на Дон, но посланный по высочайшему повелению курьер, нагнав его за Москвой, повез в Кострому».