Эпикур - [52]

С другой стороны, крайности, к которым пришёл философ, логически вытекали из его представлений о природе человека, в которых, вероятно, было много верного. Действительно, всякое существо, предоставленное само себе, безошибочно выбирает направление от боли к удовольствию. Не желая признать правоты философа, Эпикур всё же не знал, что ему возразить.

С такими мыслями он пришёл в книжную лавку, отдал Тихону книгу и в качестве платы, как было условлено, оставил ему для переписывания своего Эмпедокла. Он собирался обсудить с Тихоном «Слово к Дионисию», но тот занимался подсчётами и, получив книгу, вернулся к своему абаку. Эпикур немного постоял, наблюдая, как он переставляет медные кружочки на счётной доске, потом вдруг понял, с кем уже давно следовало бы поговорить, и отправился на Агору.

Диоген оказался на месте. Он лежал на утоптанной глине, подложив руки под голову, и грелся на солнце. Было время послеобеденного отдыха, и философа не осаждали любители почесать языки. Диоген сразу заметил подошедшего юношу и, не меняя позы, стал разглядывать его, потом зевнул и дружелюбно проговорил:

   — Всё-таки ты пришёл ко мне, Эпикур, друг Менандра. Что, пережил кораблекрушение?

   — Весной, — кивнул Эпикур. — С тех пор держусь за обломки и никак не доплыву до берега.

   — Крушение пошло тебе на пользу. Что же ты стоишь?

Эпикур уселся рядом с лежащим стариком, справа, чтобы не заслонять ему солнца. Диоген заметил это и засмеялся:

   — Не бойся, тебя я не отошью, как Александра. Выкладывай, с чем пришёл.

Эпикур упомянул Аристиппа и спросил, как, по мнению Диогена, могло получиться, что гедонисты и килики, имея в основе одно и то же — природу человека, пришли к противоположному?

   — Разве не ясно? — усмехнулся Диоген и сел. — Вот, нас называют собаками, — продолжал он, — но спрашивается: кто из нас пёс — я, ни перед кем не склонявшийся, или этот Дионисиев прислужник Аристипп? Недаром он пишет, что телесные наслаждения для него важнее душевных. Такова его пёсья суть. И пусть он утверждает, что, угождая тирану, и подлизывая за ним тарелки, остаётся свободным. Он же ещё и трус! Заявляет, что не станет защищать отечество, поскольку его отечество — весь свет.

   — Но ведь и ты называешь себя гражданином мира. Почему же он этим заслонялся от опасности, а ты сражался при Херонее?

   — Есть вещи, Эпикур, — нахмурился Диоген, — от которых не следует уклоняться. Я пошёл воевать не за Афины или Фивы, а против Филиппа. А Аристиппом — подотрись и забудь о нём! Настоящее счастье, подлинное благо, высшее наслаждение людям открыл Антисфен. Это — свобода!

Эпикур никогда не видел Диогена таким серьёзным и открытым. Он хотел поподробнее расспросить философа о природе человека, но тут появились несколько киников, и Диоген мгновенно изменился, стал, как обычно, ироничным и неприступным.

После этого разговора Эпикур несколько дней подряд приходил в Метроону, чтобы послушать Диогена и его приверженцев. Киников в Афинах было человек двадцать. Их можно было узнать в любой толпе. Они никогда не стриглись, чтобы не «исправлять природу», не расставались с нищенской сумой и, в отличие от длинных посохов горожан, опирались на короткие палки, которые называли «дубинками Геракла» в честь своего героя-покровителя. Эти нищие философы бродили по городу, останавливались в самых людных местах и во всё горло, не стесняясь в выражениях, читали свои проповеди. С некоторыми Эпикур познакомился. Моним из Сиракуз, лысый, с длинной бахромой поседевших волос вокруг головы, был когда-то рабом коринфского менялы. О нём рассказывали, будто он услышал речи Диогена и, крича, что деньги — зло, стал выбрасывать хозяйские монеты из сундука. Хозяин решил, что Моним рехнулся, и отпустил его на волю.

Судьба Кратета, мягкого и сдержанного, не в пример другим киникам, была ещё более замечательной. Когда-то он считался одним из самых богатых людей в Фивах. После встречи с Диогеном он раздал своё состояние фиванцам и примкнул к философу. Кратета всегда сопровождала жена Гиппархия, немолодая женщина с гордой осанкой, красивым, хотя и огрубевшим лицом и распущенными волосами, спускавшимися ниже пояса. Бывшая аристократка, она влюбилась в нищего Кратета, которого привёл в дом её брат Метрокл, и, несмотря на все уговоры родных и друзей, включая самого философа, стала его женой.

История обращения Метрокла, которую он сам любил рассказывать, не вызывала у Эпикура особого доверия. Метрокл говорил, что совсем ещё юношей учился в Ликее, однажды во время занятий издал неприличный звук и был жестоко высмеян друзьями. От огорчения он затворился дома и решил уморить себя голодом. Кратет узнал об этом, явился к Метроклу и убедил его, что было бы противно природе, если бы он удержал внутри воздух, которому надлежало выйти. При этом Кратет и сам безо всякого смущения повторил поступок Метрокла. Так он излечил его и расположил к себе.

Кратет был автором нескольких философских книг и, кроме того, прославился сатирическими стихами. Одно из его стихотворений — «Расходная запись» — было известно в Афинах всякому:

Получит драхму врач, но десять мин — повар;