Энтузиаст - [4]

Дневальный, дойдя почти до самого конца галереи, ногой отодвинул в сторону наиболее приметные кучи засохшего дерьма, покрывавшего пол, и швырнул на это место матрас с одеялом, подняв тучу пыли. Мальчика он отослал вниз, приказав ему стоять там, покуда он сам не спустится, а затем сел на опрокинутый ящик, защищая ладонью пламя свечи от сквозняка.

— Поторапливайтесь, — сказал он лейтенанту. — Мне тоже положено спать.

— А кто тебя просит оставаться, — сказал лейтенант. — Поставь свечу и ступай себе с богом.

— Нет, синьор. Здесь за все отвечаю я. Видите, сколько вокруг соломы навалено.

Это уж слишком! Офицер, который завтра поведет своих людей в атаку, должен выслушивать от дневального, что ему нельзя доверить свечку… Лейтенант Андреис почувствовал себя усталым, подавленным, разбитым. Холод мечети пронизывал его. В животе было пусто — кроме консервов и галет, которые выдавали на корабле, он больше ничего не ел, — а тут еще тошнотворный запах уборной и потных ног. Но он ограничился тем, что с горечью и даже с грустью в голосе ответил:

— Ты забываешь, что перед тобой офицер. — Затем открыл чемодан и стал выкладывать на одеяло содержимое.

О нет! Паскуале Лолини не позабыл о том, что перед ним офицер! Напротив, именно это привело его в радостное, полное напряженного возбуждения состояние. Присутствие свежеиспеченного лейтенантика в новеньком мундире, щегольских сапогах и с чемоданом, туго набитым всякой всячиной, действовало на него так же, как на заправского донжуана присутствие роскошной женщины в мехах и драгоценностях. Об офицерах, прошедших через мечеть, он вспоминал, как такой донжуан вспоминает о женщинах, которыми обладал: южане и северяне, брюнеты и блондины, толстые и худые, низкорослые и высокие, уступчивые и непокладистые — и каждый из них, вот так же склонившись над чемоданом, при свете свечи перекладывал из него в ранец и обратно одежду, безделушки, консервы и прочее барахло. Лицо каждого связано с именем, написанным на чемодане, и с датой — днем остановки в мечети. Само собой разумеется, что помнил он не всех, а только избранных. Но этот Андреис, конечно, из числа избранных. Смотри, какая экипировка, какой порядок, как отлично использован каждый свободный сантиметр! Тут, конечно, поработали мамины руки, руки красивой и надушенной мамы. А может, ручки совсем молоденькой горничной в передничке с кружевами и накрахмаленной наколке. Как жаль, что среди этих фотографий нет снимка горничной — хорошо бы повесить его над койкой. Глупости! Думать нужно о главном. Шерстяное белье как будто тонкое. Рубашки тоже, лучшего полотна или шелковые. А вот носовые платки ерундовые — из универмага. Носков — шесть пар. Смотри-ка — халат из верблюжьей шерсти, как у женщины! Ну, а дальше все те же сушеные финики, все те же плитки шоколада и непременная коробочка с колотым сахаром. Мыльниц две: одна пойдет в ранец, другая останется в чемодане, опять-таки крем для бритья. Обмоток четыре пары: одну на ноги, другую в ранец, две остаются. Шерстяных носков тоже четыре пары…

Но тут внимание дневального Лолини приковал к себе предмет, который лейтенант держал в руке, раздумывая, куда бы его положить — в ранец или в чемодан. Это был хрустальный флакон, по самое горлышко в серебряном футляре, с крышечкой тоже из серебра — в эту минуту лейтенант ее открывал, — ее можно было отвинтить, и в то же время она цепочкой прикреплялась к серебряному футляру. Какая красивая штучка! Не говоря уж о цене, ею ведь любоваться можно, как драгоценностью. Будь он, Лолини, богат, ему бы не надо ни замков, ни машин. Ему бы большой зал с витринами, как в музее, сколько прекрасных вещиц он бы в них расставил: дамочек из фарфора, алебастровую пизанскую башню, слоников из цветного стекла, бабочек с видами Рио- де-Жанейро на крыльях, синих, зеленых, желтых… и вот этот серебряный флакон. До чего же он ему нравится! Он уже считал флакон своим. Даже то, что лейтенант отпил из него, судя по запаху, — глоток коньяка, уже казалось ему чем-то противозаконным, едва ли не кражей. Но, может, это к лучшему: лейтенант выхлещет весь коньяк, флакон станет для него лишним грузом… Так нет же — вот он подыскивает местечко для флакона, а ранец и без того переполнен.

Тут дневальный Лолини не выдержал.

— Не забывайте, — сказал он покровительственно, — что этот ранец вам придется тридцать или сорок километров тащить на спине. Разрешите дать вам совет…

— Нет, не разрешаю, — сухо отрезал лейтенант, загнав флакон в самую верхнюю часть ранца и прижав его коленом, чтоб застегнуть ремни.

«Свинья, — сказал про себя дневальный. — Я тебе покажу, кто такой Паскуале Лолини!»

IV

Когда лейтенант Андреис добрался до местечка Берат — здесь кончалась дорога, машины дальше не шли — и зашагал к месту своего назначения, он сказал себе: «Прочь тоску, этот день ты должен запомнить на всю жизнь». Он шел на фронт, черт подери! Может, он еще до вечера получит боевое крещение.

Было холодно. Большие дымчатые облака бежали с запада на восток. Он шел один по ровной, сухой тропе вдоль долины, где протекала река. Над долиной возвышались горы, в просветах между хребтами вырисовывались другие вершины, со склонами, поросшими сосной, и кое-где желтели глыбы скал. Это была река Осуми, а склоны, спускавшиеся к ней, были склонами горы Томори. По дороге в сторону фронта двигались разрозненные части, тянулись обозы: обозные старались не отставать от своих мулов. Попадались навстречу и группы солдат, шедших в сторону Берата. Издалека доносилось возбуждающее ворчание пушек. Мышцы Пьетро Андреиса как бы сбрасывали с себя оцепенение ночи, и, освобождаясь от вынужденной бездеятельности, тело его снова становилось ловким и сильным. Наконец-то остался позади ненавистный ему тыл: циники вроде Пароли, наглецы вроде дневального из мечети, все эти ленивые интендантские крысы — капралы, старшины, капитаны и майоры, в руках у которых ему пришлось побывать на крестном пути тыловой службы. Наконец-то фронт! Чувство свободы окрыляло его. Ему казалось, что он наездник, который замешкался на старте и теперь выгадывает время, чтобы догнать соперников и обойти их у самого финиша. Стоило- ему заметить впереди группу солдат или мулов, как он ускорял шаг и говорил себе: «Цель — вот тот поворот», «Цель — вон то дерево», — бросаясь вдогонку за теми, кто шел впереди, но затем передвигал свою цель все дальше, стремясь во что бы то ни стало прийти победителем к нелегкому финишу.