Энтузиаст - [17]

— А теперь взял слишком вправо. Ты что, не можешь идти прямо?

И снова:

— Отчего шаг такой короткий? Выбрасывай ногу вперед!

Да Рин не обращал внимания, не отвечал. Он плотно сжал зубы, чтобы не дать ледяному воздуху проникнуть в легкие. Рот он раскрывал лишь для того, чтобы как следует выругаться. Когда жизнь круто обходится с таким, как он, бедняком — как же излить душу, как приободрить самого себя? Есть ли в таких случаях что-либо лучше сочной ругани? Но больше всего его раздражало, что лейтенант обращается с ним, как со своим вестовым — заставил его, к примеру, таскать ранец. И вдобавок, этот барчук еще критикует, делает вид, что знает все лучше всех. Тоже мне герой! Пусть сам попробует отыскать дорогу. Теперь солдат кое-где проваливался в снег по щиколотку. Снег набивался в ботинки, проходил сквозь носки, ноги намокли. Ледяной ветер бил прямо в лоб, глаза болели, словно под веки набились крупные песчинки. Теперь и он, несмотря на свою лошадиную выносливость и постоянную привычку к тяжелому труду, почувствовал, что ему не хватает дыхания. Ранец и ему стал казаться непомерно тяжелой ношей. А спуска, который должен был вывести их в долину, все нет и нет.

Внезапно Да Рин почувствовал, что проваливается. Он даже и выругаться не успел — провалился всем телом, а ранец только прихлопнул его по голове. Снег сверху засыпал яму, на дне которой была вода, солдат чувствовал, что вода доходит ему до бедер. Но вот он кое-как выкарабкался, отказавшись от протянутой лейтенантом руки, и теперь стоял, вымокший в грязи, засыпанный снегом. Куда не добрались вода и грязь, туда набился снег: в рукава, за воротник, в уши — и теперь снег таял у него на теле. Вдобавок, в яме осталась шапка.

Он выпрямился перед лейтенантом и сказал:

— Если вы мне сейчас не дадите коньяку, больше и шага не сделаю. — Затем отстегнул ремни ранца и бросил его на землю. Так и стоял над ранцем, вытянув руки по швам.

— Ладно, ладно, — сказал Андреис, Уж хуже и быть не могло. Следовало подкрепиться несколькими глотками коньяку и успокоить упрямого солдата. Он встал на колени посреди снега. Веревка, которой был перевязан ранец, оледенела, узел сделался тверже камня. Пальцы онемели и ослабли. Нетерпение солдата передалось и ему. Нужно как-нибудь отвлечь его внимание.

— В еде и питье, — сказал Андреис, — за тобой никто не угонится.

Да Рин молчал. Сейчас ему было не до болтовни. Наконец Андреису удалось развязать узел. Он сказал:

— Тебе бы поваром быть. Повар ест и пьет лучше генерала.

Да Рин не сводил глаз с погруженных в ранец рук лейтенанта. Сейчас флакон коньяку был ему дороже всех винных бочек из столовой в Валоне. Выпив коньяку, он мог бы шагать по дороге еще часа два-три, пожалуй даже всю ночь провести под открытым небом. Предвкушая столь близкое удовольствие, он сделался разговорчивей.

— Поваром, говорите? — спросил он. — Я и был поваром всего дня два назад. — Теперь ему казалось невероятным, что еще так недавно он находился в тепле, среди дымящихся котлов, мог вдоволь брать вина в буфете, сигарет в лавке, что у него были койка, матрас, одеяло.

— Ах, так? — сказал лейтенант. — Черт подери! Это не ранец, а какая-то прорва. Никак под руку не попадется что нужно, и прежде чем найдешь… Где же ты служил? — спросил Андреис, и им овладела какая- то неясная тревога.

— В Валоне, — ответил Да Рин, внимательно следя за движением рук лейтенанта. Теперь и он начинал нервничать.

— В Валоне? переспросил лейтенант. — Разве в Валоне есть столовая для альпийских стрелков? — А ведь он хорошо помнил, что положил флакон на самый верх. Более того, теперь он даже припоминал, что пришлось прижать его коленом, когда ранец в мечети не закрывался. А по пути он его и не открывал. Отстегнул лишь боковые карманы, чтобы достать сушеные финики, шоколад, флягу.

— Столовая была не для альпийских стрелков, — ответил Да Рин. — Это была столовая для летчиков. Ну, как там с коньяком? — и в голосе у него снова зазвучали жесткие нотки.

Руки лейтенанта Андреиса, погруженные в ранец, теперь сжалиеь в кулаки.

— Почему? — спросил он и заметил, что голос у него дрожит. — Почему тебя направили сюда?

А вы, — сказал Да Рин, — почему вы столько вопросов задаете?

С неожиданным усердием Андреис принялся вываливать из ранца все, что попадалось ему под руки, раскидывая по снегу фуфайки, шерстяные носки, пижаму, шарф, рубашки, трусы. Он снова видел себя в валонской мечети — вот он стоит на коленях на каменном полу, как сейчас на снегу, а за спиной у него притаился дневальный. Он снова видел себя в ту минуту, когда искал местечко, чтобы загнать туда флакон с коньяком, а стоявший за ним дневальный сказал: «Разрешите подать вам совет…» Потом дневального сменил Альдо Пароди, который говорил: «…И в двадцать четыре часа он был переведен в часть на передовой… По секрету скажу — это моя идея!» Люди и картины казалось не связанные друг с другом, теперь умещались в одном кадре и все было направлено к одному. Начатое Пароди, который добился, чтоб Да Рина прогнали из столовой в Валоне, теперь завершил он сам, заставив Да Рина идти за собой на эту проклятую гору. Развязка казалась неизбежной. С тревогой, которая почти граничила с верой в чудо, искал теперь Андреис флакон с коньяком. Если флакон с коньяком на месте, встреча с бывшим поваром Альдо Пароди сведется к странному, скорей банальному и в любом случае невинному совпадению. Если же флакон не будет обнаружен…