Entre dos tierras - [134]
Охотник распахнул глаза. Волна настигала неумолимо, и надо бы замереть, сдержаться, но этого тонкого издевательства уже не вынести. Достаточно лишь на миг вспомнить, как первую неделю после страшного открытия он прятался от Криса в кромешном аду ладожских островов, готовый сгореть от стыда под самым мимолётным взглядом сероглазого хакера.
— А ты… на свой… нос посмотри… — вытащил он из закромов родины фразу под вывеской «жги, Охотник».
Рафаэль взорвался мгновенно. Но взорвался рационально, как всегда обычно с ним бывало. И прежде чем стремительным движением поднять тощее тело не по возможностям дерзкого Алекса, он двумя щелчками сбил с замков стальные обручи, державшие седую голову. Но про руки он всё же забыл. От рывка в небеса ремень на левом запястье вырвался с мясом из недр стола, а на правом остался цел. Алекс вскрикнул, выгибаясь дугой в медвежьей хватке аргентинца. Вывих. В лучшем случае.
— Пёс ты подзабор-р-рный… — прорычал в лицо Охотнику Рафаэль. — Что ты о себе возомнил, а? Я тебе, сучёнышу, столько денег отдал, а ты мне тут зубы скалишь…
Они смотрели друг другу в глаза. И если Охотник, которого уже подводило зрение, видел только две тёмные бездны с радужкой цвета гречишного мёда, то Рафаэль с трудом выдерживал пылающее пламя синих озер, выглядевших ещё более жутко из-за лопнувших сосудов на белках глаз.
— Добей, прошу… — вдруг прошептал Алекс, прижимая освобождённую руку к расквашенной груди. — Мне… не выдержать… такую… боль…
Ну, нет, Охотник. Очень хочется, но я сдержусь. Потому что огрести целых трех кровников, один из которых — твой любовник, а двое других — сумасшедшие бабы, думающие только о квадратных метрах, это отвратительная перспектива.
— Рафаэль, — тонкий и противный голос Линды разбил поединок взглядов. — Тащи его сюда. Он там ещё не согласился на дарственную?
— Не согласился, — буркнул аргентинец, отцепляя оставшиеся ремни и поднимая лёгкое, как пёрышко, тело Охотника.
Да, вы, бабочки, хотели бы видеть что-то более эротичное… Как его за волосы, например, через всю комнату к вам волоком тащу. Но, раздери меня все соединения, вы этого не получите. Вот так. Бережно, на руках. Как это сделал бы Кристиан, чёрт побери. И плевать, что я только что хотел придушить этого седого старика. Не убивают тех, кто сам об этом просит.
Шлем, который Олеся обычно использовала дома в качестве заменителя мужского тела рядом, а в последнее время — как попытку сбежать от острых осколков воспоминаний, нацепили на голову Охотника в страшной спешке, залив специальным гелем даже обнажённые плечи. Всё было до смешного просто — инверсия записи, которой Олеся гасила воспоминания, давала эффект их вызова. Причем цикличного вызова именно тех цветных фильмов из памяти, которые причиняли самую сильную боль.
— Сдавайся, Олеся, — прошептал Охотник, пока руки жены порхали над его головой, размещая датчики. — Я не подпишу эту бумагу.
— Подпишешь, — отрезала Олеся.
Она почувствовала, как лежащее на ледяном кафельном полу обнажённое тело мужа вдруг судорожно изогнулось, словно волна дрожи накрыла каждую его мышцу. Охотник застонал, переламываясь пополам. Жалость обожгла Олесю, как пролившийся на душу кипяток, но тут же заткнулась под напором слепой ярости. Все твои грехи, Алекс. Все твои ночи напролёт с Овердрайвом, все твои командировки с ним же, весь твой стёб надо мной, все те разы, когда ты превращался в Зверя и выжигал меня дотла… И то, последнее, что ты сделал со мной в Сити… Всё это сейчас вернется тебе сторицей.
— А стимулятор еще будешь вкалывать? — поинтересовалась Линда. — Ты ж собиралась.
— Незачем. Видишь, у него приступ начинается, — бросила Олеся в ответ.
Алекс из-под опущенных ресниц наблюдал, как жена в странных сапогах с золотыми пряжками и опять на высоченной платформе пересекла комнату… по воздуху? Нет, летать может только Овер. Родное имя ударило в виски. Я не знаю, что они ещё придумали, но квартира уйдёт только твоему сыну, Крис. Обещаю.
Через минуту на полу перед Алексом лежали дарственная и ампула с анальгетиком. Его анальгетиком, бледно-розовым, того самого, чёрт побери, правильного цвета. Огненный жгут снова прошил плечо, на этот раз ударив в самую глубокую рану под соском. Боги Сети, неужели они всерьёз надеются, что я сдамся?..
Наверно, последнюю фразу он произнёс вслух, забившись от боли, как пойманная дичь в силке.
— Свяжи. Его, — Линда смотрит в глаза Рафаэлю, не мигая, и помимо своего желания рука аргентинца тянется за верёвкой.
Чёрт подери, такой взгляд он видел у тех, на ком испытывали предел мощности пресловутых телепатических наномашин. Но эта мысль быстро уходит в фон, сменяясь гораздо более весомым и конкретным желанием сопротивляться до последнего.
— Вы меня задолбали в корень, стервы, — выдаёт Рафаэль. — Посмотрим, как вы запоёте, когда Крис приедет…
— Свяжи. Его, — повторяет Линда.
Да ты заколебала, коза.
В следующую секунду верёвка летит в лицо Линде.
— Я, блин, на этот вот, — широким жестом Рафаэль обводит лабораторию и всех присутствующих в ней, — бедлам не подписывался. Вы сказали, он мигом подпишет. Ну, так рожайте уже. А я этим вашим грёбаным шибари заниматься не собираюсь.
Если призыв в волшебный мир внезапно оборвался на середине, уж точно не следует унывать. Нужно взять себя в руки и вынести из этого как можно больше пользы. Например, постараться сотворить самую настоящую магию. *** Когда молодая девушка поняла, что вскоре ее счастливая жизнь будет оборвана внезапным призывом в иной мир, она приложила все усилия, чтобы этого избежать. Но вместо заветного ключа от оков под названием Якорь она получила нечто большее.
Будьте терпеливы к своей жизни. Ищите смысл в ежедневной рутине. Не пытайтесь перечить своему предпочтению стабильности. И именно тогда вы погрузитесь в этот кратковременный мир. Место, где мертво то будущее, к которому мы стремились, но есть то, что стало закономерным исходом. У всех есть выбор: приблизить необратимый конец или ждать его прихода.
В архиве видного советского лисателя-фантаста Ильи Иосифовича Варшавского сохранилось несколько рассказов, неизвестных читателю. Один из них вы только что прочитали. В следующем году журнал опубликует рассказ И. Варшавского «Старший брат».