Энрико Карузо: легенда одного голоса - [12]

Основной причиной нашего посещения служило то, что по­сле завтрака Пане приносил колоду карт и они с Энрико часа­ми играли. И вот в этом старом ресторанчике я, разряженная в соболиные меха и жемчуг, с умилением наблюдала, как два дав­них друга играли старыми итальянскими картами.

Глава 4

В день спектакля в нашем доме не звучала музыка, а Энри­ко очень мало разговаривал. В этот день он раскладывал пась­янсы, рисовал карикатуры, приклеивал газетные вырезки или разбирал коллекцию золотых монет, которую начал собирать в 1907 году, когда пел в Париже в театре Сары Бернар. После свадьбы он передал мне коллекцию марок, и я разбирала ее, сидя напротив него, также молча и сосредоточенно, как и он. Он часто говорил, что больше любит рисовать, чем петь, и хо­тя никогда не обучался рисованию, был искусным карикату­ристом. Рисуя шаржи на самого себя, он не смотрелся в зерка­ло, а только ощупывал лицо левой рукой. Была издана книга его карикатур, и каждый день он рисовал шаржи для «Ла Фоллиа». Когда-то Марциале Сиска, издатель газеты, предложил ему большие деньги за ежедневные карикатуры, но Энрико ответил:

— Я не хочу брать деньги за то, что доставляет мне большое удовольствие. Моя работа — пение. Мы друзья — и я буду рисо­вать даром.

Однажды во время прогулки мы увидели в витрине магази­на автографов шарж на президента Вильсона, нарисованный Энрико. Я вошла в магазин узнать цену. Энрико был восхи­щен, услышав, что шарж стоит семьдесят пять долларов.

— Это щедрая плата за десятиминутный труд, - сказал он. Стоит бросить пение, чтобы посвятить себя рисованию.

Он вырезал все карикатуры на военные темы и наклеивал их в альбом. Когда его увлечение получило известность, ему стали присылать их отовсюду. Но особенно ценил он те, которые доставал сам. Он был совершенно счастлив, когда вырезал, клеил или рисовал, то есть делал что-то своими руками. Книги его практически не интересовали, и он их не читал. В спальне у него хранился потрепанный томик, который он иногда про­сматривал. На мой вопрос, что это за книга, он отвечал:

— Это книга о вещах и явлениях. Ты знаешь, я ведь почти не учился в школе.

Как-то потом я заглянула в эту книгу и увидела, что на ее ти­туле рукой Энрико была сделана загадочная надпись: «Эту книгу подарил мне человек, у которого был вырван язык».

В конце молчаливого дня, предшествующего спектаклю, приходил Фучито и Энрико в течение получаса распевался.

Я сидела в студии и слушала его. Он ходил взад-вперед по комнате, держа в руках чашку кофе, и в полный голос пел труд­ные вокализы. Часто говорят, что Карузо не волновался во время пения. Это неверно. Он говорил, что всегда волнуется, а тот, кто хвастает, что никогда не волнуется, не артист, а лгун или дурак.

Энрико всегда очень внимательно относился к деталям гри­ма или костюма и требовал, чтобы все было исторически верно. Очень неудобным находил он грим Элеазара в «Еврейке» - и не столько потому, что ему мешали густые брови и длинная боро­да, а потому, что следовало соорудить на лице большой воско­вой нос. Это очень беспокоило его.

—  Как я буду петь с такой штукой? — загримировавшись, сказал он. - Я чувствую себя очень неуютно, а эта борода меня просто ужасает. Дайте ножницы. Я ее обрежу.

Марио и Дзирато потупили глаза и промолчали. Несчаст­ные гример и костюмер, к которым его слова были обращены, попятились и умоляюще посмотрели на меня.

Я обняла Энрико за плечи и улыбнулась ему в зеркало.

— Хорошо, что ты пришла, Дора, - сказал он.

Он сразу успокоился и попросил сигарету, которую медлен­но выкурил (через длинный черный мундштук), улыбаясь мне. Окончив курить, он подошел к умывальнику, набрал полный рот соленой воды и прополоскал горло. Марио достал табакер­ку со шведским табаком, из которой Энрико взял щепотку, чтобы прочистить ноздри, затем выпил рюмку виски и съел четверть яблока.

В карманы, которые были в любом его костюме, он опустил две бутылочки с теплой соленой водой на случай, если потребу­ется прополоскать горло на сцене. Когда все было готово, Ма­рио подал ему амулеты — витой коралловый рог, освященные медали и старые монеты, связанные золотой цепочкой.

В дверь постучали, и ассистент режиссера спросил, готов ли мистер Карузо. Перед выходом Энрико обратился с мольбой о помощи к своей умершей матери; сама мысль о ней придавала ему мужества. Никто никогда не желал ему удачи, потому что он считал это дурным предзнаменованием.

Энрико часто спрашивали, какую роль он любит больше всего. Он всегда отвечал, что такой роли нет.

—  Каждая роль требует большого труда, а поэтому я пою то, что мне нравится, и люблю все, что пою, — говорил он.

Особенно любил он петь в «Еврейке». В этой опере он мог показать себя не только большим певцом, но и настоящим ак­тером. Публика больше всего любила его в «Паяцах». Я наблю­дала за ним из-за кулис, когда он пел «Vesti la giubba», и ощути­ла, до какой степени он входил в образ. Я видела, как он в изне­можении падал на сцене, как в течение пяти минут плакал в своей уборной после окончания первого акта, а потом выходил из нее, весело насвистывая и подшучивая над хористами.