Теоретически считалось, что натура Энн формируется под благотворным влиянием родителей, учителей города Уобенеки и воскресной школы Первой (и единственной) уобенекской пресвитерианской церкви, а расфуфыренные и чопорные дети банкира Эванса служат для нее социальным образчиком. На самом же деле свои взгляды она почерпнула главным образом у сапожника и его сына, унаследовав при этом вредную привычку своего отца отдавать долги и хранить верность слову. Все это было двойственно и противоречиво, и потому Энн всю жизнь суждено было отличаться двойственностью и противоречивостью. Старик Оскар внушал ей, что вся жизнь — это ожидание грядущей утопии; Адольф научил ее тому, что жизнь — это твердость, независимость и готовность.
Сидя на берегу речки Уобенеки (в сущности, это был просто ручей). Энн раза два-три пыталась изложить Адольфу свои идеи, а именно: что Оскар прав: мы должны — и желательно как можно скорее — создать социалистическое государство, где все, подобно монахам, станут трудиться друг для Друга; что вовсе не хорошо пить пиво или, скрываясь на задворках, принимать участие в установлении разницы между мальчиками и девочками; что алгебра — если в ней как следует разобраться — замечательная штука; что «Королевские идиллии» мистера лорда Теннисона страшно увлекательны; что если Христос умер за нас — как оно, без сомнения, и было, — то с нашей стороны просто постыдно по воскресеньям валяться в постели, вместо того чтобы, приняв ванну, бежать в воскресную школу.
Когда Энн говорила серьезно, Адольф всегда улыбался. Когда говорил его отец, он тоже улыбался. Всю жизнь ему суждено было улыбаться, когда другие говорили. Но это обижало Энн, и она немножко робела. Она твердо верила в «идеи», которые торопливо перечисляла, сидя на барже с песком у берега тихой речки в тени склонявшихся под прохладным августовским ветерком плакучих ив.
Свидетельствовала ли его презрительная улыбка о высшей мудрости, достойной века машин и стали, или всего лишь о полнейшем отсутствии интеллекта — ни Энн, никто другой так никогда и не узнали. Ему было суждено стать управляющим довольно большого гаража в Лос-Анжелосе, а Оскару — сердито упокоиться на католическом кладбище города Уобенеки, штат Иллинойс.
Даже если б не было старика Оскара, Энн все равно никогда не стала бы покорно соглашаться с общепринятыми взглядами. В воскресной школе, в среднем классе для девочек (учительница — миссис Фред Грейвс, жена владельца лесопильни), она впервые разразилась феминистской филиппикой.
Урок был посвящен гибели Содома (разумеется, без пикантных подробностей). Миссис Грейвс жужжала, как сонный шмель: «Но жена Лота оглянулась на страшный город, вместо того чтобы презирать его, и превратилась в соляной столп, и это очень важный урок для всех нас: он показывает, какая страшная кара ждет ослушников, а также, что нам не следует не только стремиться к дурным вещам и людям, но даже на них смотреть. Это так же плохо, как иметь с ними дело или потворствовать…»
— Можно спросить, миссис Грейвс? — взволнованно перебила ее Энн. — Почему миссис Лот нельзя было оглянуться на свой родной город? Ведь там остались все ее соседи, а она, наверное, с ними дружила. Она просто хотела проститься с Содомом!
— Ну, Энни, уж если ты стала мудрее Библии! Жена Лота была непокорной, она хотела задавать вопросы и спорить, как кое-кто из моих знакомых девочек! Смотри, что говорится в стихе семнадцатом: «Не оглядывайся назад». Это было божественное повеление.
— Но разве господь не мог потом снова превратить ее в человека, после того как он так подло с нею обошелся?
Миссис Грейвс преисполнилась священного негодования. Глаза ее засверкали, пенсне, прикрепленное крючком к ее праведной, обтянутой коричневым шелком груди, задрожало. Остальные девочки съежились от испуга и нервно захихикали. Энн понимала, что ей грозит, но ей просто необходимо было разобраться в вопросах, которые так мучили ее, когда она готовила урок для воскресной школы.
— Разве господь не мог дать ей возможность исправиться, миссис Грейвс? Будь я на его месте, я бы дала ей такую возможность!
— Я еще в жизни не слыхивала более кощунственных…
— Нет, но согласитесь, что Лот был ужасно подлый! Он ни капельки не горевал из-за миссис Лот! Он просто взял и ушел и оставил ее там одну в виде соляного столпа. Почему он не заступился за нее перед господом? В те времена люди постоянно говорили с господом, в Библии так прямо и сказано. Почему он не посоветовал господу не быть таким нехорошим и не срывать на миссис Лот свою злость?
— Энн Эмили Виккерс, я расскажу об этом твоему отцу! Я никогда не слышала подобных дерзостей! Сию минуту марш отсюда! Тебе не место в воскресной школе! Я сегодня же буду говорить с твоим отцом!
Совершенно сбитая с толку и потрясенная этим первым столкновением с несправедливостью, Энн была, однако, слишком ошеломлена, чтобы взбунтоваться. Медленно пройдя по проходу мимо бесчисленных рядов церковных скамей, на которых, показывая пальцами, злорадно хихикали над ее позором дети, Энн вышла в воскресный мир, где не слышно было пения птиц, в исполненный грозного благочестия воскресный мир. Дома она встретила отца. Умытый, в начищенных башмаках и длиннополом сюртуке, он собирался в церковь. Энн разразилась возмущенным рассказом о своем мученичестве. —.
