Енисейские очерки - [54]

Прозрачнейшая дымчатая-синяя вода, все задумчивое, и чиры (такая рыба) — молчаливые, мощные, горбатые, с дымчатыми спинами. Выйдешь из избушки, золото ее нутра выливается на снег, голову задрал — звезды, острие ели, и небо догорает. Берег тот белый и вода очень черная.

Шугует. Осветил фонариком Тынеп у берега, несется шуга мимо дна, на дне красная крошка, камни. Ходил настораживать в сторону Молчановского. Убил соболя и капалуху. Сразу все встало на места.

12 окт. "В глуши звучнее голос лирный" (Онегин, LV).

17 окт. Зверская верховка. Когда долго дует такой ветер, думается, что он хочет сделать какую-то работу, что-то задуть или передуть, или принести тепло, или холод, дождь или снег — перемену. И вроде, оправдывая это дело, терпишь. А на самом деле ему все равно, он мог сутки дуть, чуть начать потихать, а потом с тупой силой еще и задуть на несколько дней.

29 окт. Настало утро. 7 часов. Тихо. Лампа, свет, в избушке прибрано, все делаешь не спеша и хорошо, чтобы не испортить тишину и чистоту. Вчера вечером выходил, разъяснивало, голубой лунный свет, небо в ярких звездах и грядка несущихся с запада облаков. После хмари — небо как драгоценность. Снится мне куча всего. Даже странно просыпаться поутру одному, когда стольких людей видел.

30 окт. Капитально. Принес двух тех глухарей, что висели, добыл двух соболей и пару пальнух. Полна поняга, а с добычей и не тяжелая.

Думал о том: как написать чтобы связать в один узел — всю боль, надежду, скоротечность жизни. И как человек все мерит собой 25-летним, а отход, отклонение все считает ошибкой. И главное — это неумение, детское неумение людей жить на Земле, кустарность какая-то вопиющая среди машин и электричества. Все равно что, где-то на отличной речке вместо того, чтоб жить и радоваться, все вокруг гробить и друг с другом собачиться.

Ночь, морозец, звезды, в трубе гул, хруст, если с улицы, будто она расходится что-то гулко прожевывая.

Тынеп стал в повороте, а сейчас вроде сорвало. Бессилен описать, объяснить нечеловеческую прелесть всего окружающего. Этой наступающей зимы. Все нынче как-то просто, как бывает шумный, капризный человек вдруг заговорит простым тихим голосом.

Улыбка человека, который "все понимает". Что все? И есть ли это все? Но все равно греют такие люди, нужны они. А они бедные, как раз ничегошеньки и не понимают, оттого и улыбаются так грустно.

Иногда кажется, что именно здесь я говорю напрямую что ли с чем-то… таким что и нельзя назвать, и чувствую себя червем. Человеку нужно чувствовать себя червем.

Родное, русское, песни всякие, про купцов, разбойников, колокольчики. Все, чего нет в нынешней жизни, стальной, электрической, электронной. Слушаешь радио про людей, в основном пожилых, любящих, к свету тянущихся, страдающих. Работа, азарт, машины, самолеты, дороги (а я дорогу люблю) и там нет ничего, ни "Колокольчика", ни "Чистого понедельника", ни меня-червя.

Как люблю я Красноярск, Красноярье, все До или (За) — Уралье, Дальний Восток, каждый голос из каждого города — мне родной. Как большинство людей живут без тайги?

Осадить, мягко, как в пухляк, осадить жизнь. Какая разница, где я? Это все Россия. Не разрываться душой, а везде быть — огромным и спокойным.

31 окт. Сегодня ходил в болотинную дорожку, добыл соболя, здоровенного желтого кота. Заснул часа в три.

На Ручьях в Луну. Редкие лиственницы, снег, Луна, есть в этом что-то ускользающее, одновременно и близкое и далекое. Я стал терпимей относиться к так называемой потере времени. Могу тупо лежать, ничего не читая, просто сидеть, слушать радио. Читаю который год все того же Пушкина. Приезжаю сюда и перечитываю "Капитанскую дочку" и т. д. Теперь привез еще Бунина, правда на Остров. Может его тоже поселить здесь?

2 ноября. Пойду на Майгушашу. Вспоминается, несется, столько всего хорошего. Начинаю читать "Визитные карточки". "Завернули ранние холода"… Прекрасно как! Пароход, да все… И вправду сколько в жизни всего крепкого! Красноярск, автовокзал, дороги. А все время гонит человека какое-то неустройство. Как ветер — из области повышенного давления в область пониженного, так и человека. Давление воспоминаний, горя, беспокойства… Вспоминаю — ни разу почти не был спокоен в дороге, ни разу. Раз, пожалуй, когда ехал в Овсянку. Один в каюте. В дождь. И потом Енисейск — падение, разочарование, от Енисея, Севера и простора, морского почти — к освещенному мертвым светом светофора перекрестку, запахам мокрого города. Да, вот эта тяга вечная. Тяга несобранной что ли жизни, когда все порозь. Не в один узел. Когда слишком многое любишь.

5 нбр. Пришел с Майгушаши. Нашел ту избушку, где раньше пилоты охотились, которая теперь моя. Иду-иду, глядь — жердушка, затеска, иду по ним, вот и Тынеп близко, вон береста драна, вон лабаз (медведь, правда, скинул), а вон избушка под горой внизу. Избушка, доложу я, добрая, доски на вертолете привезенные, не чета нам — летуны рубили, все привезено, стекло настоящее в окошке.

Когда шел туда с Ручьев, Петек-глухарей видел сразу четырех. Два на кедре, я их увидел сразу, сидят в разных позах неподвижно. Стало быть три недели топчу снег с полной понягой, все в результате насторожил. Все-таки великая вещь работа.