Енисей - река сибирская - [86]

ГЛАВА XIV. У ВОРОТ ОКЕАНА

Мамонт в Гольчиже. — Школа на краю света. — Кто жил на мысе Крестовском? — Белуха. — Летнее платье и зимняя шуба полярной лисицы. — Гавань Диксона. — Закон полярного гостеприимства. — Могила Тессема. — К гостях у синоптиков. — О путешественникам и купце. — Историческая тетрадь" — Немецкий линкор и советский артиллерист. — Домой!

Гольчиха есть на всех картах.

Она обозначена солидным кружком.

Но не подумайте, что это село или хотя бы большой поселок. Ничего подобного. Несколько домов на пустынном берегу — вот что такое Гольчиха.

Раньше говорили так:

— Гольчиха? А, это там, где мамонта нашли…

Такое чрезвычайное происшествие, действительно, случилось в 1912 году. Нашли мамонта собаки. Рыская в поисках пищи, они наткнулись в размытом половодьем береговом обрыве на тушу огромного зверя. Не на скелет, а именно на тушу.

Пока слухи о находке дошли до столицы, от мамонта остались только кости: все псы Гольчихи и окрестных станков целую зиму вдоволь питались мясом чудовища, умершего много тысяч лет назад. Они лишили Фритьофа Нансена приятной возможности угоститься бифштексом из мамонтового мяса, о чем он и пишет в своих воспоминаниях не без некоторого сожаления. Ему не удалось, впрочем, увидеть и скелет ископаемого: специальная экспедиция уже увезла кости с берегов Енисея.

Каким образом мамонт оказался в вечной мерзлоте, остается загадкой. Нансен полагал, что дело происходило так. Мамонт околел около реки осенью или зимой. От теплоты распростертого огромного тела умирающего животного растаял и осел верхний слой почвы. Потом ударили морозы. Весной, в половодье, труп замело илом и песком. Вода в это время была слишком холодной, чтобы туша оттаяла. Так ее заносило, и намораживало до тех пор, пока она не оказалась прикрытой слоем вечной мерзлоты. Некоторые ученые полагают, что мамонты могли погибнуть в плывуне — полужидком месиве, образовавшемся при сползании с крутых склонов верхнего, оттаявшего слоя вечной мерзлоты. Потом плывун замерз, и трупы животных пролежали в этом холодильнике тысячелетия.

В Гольчихе уже не помнят о мамонте. О домиках, стоящих у выхода в залив, говорят:

— Гольчиха? А, это там, где школа…

Здешняя школа-семилетка известна на всю приенисейскую тундру. Тут учатся дети кочевников. Тех самых кочевников, среди которых человек, умеющий ставить свою подпись, считался великим грамотеем. Детвора собирается отовсюду, из самых дальних углов: из Хатанги, от становищ под хребтом Бырранга, с побережья океана. Конечно, после уроков дети не могут итти домой: их родители живут где-то в тундре, иногда за сотни километров. Домом стал интернат, построенный рядом со школой.

Жаль, что мы попали в Гольчиху еще до начала учебного года и мне так и не удалось познакомиться со школьниками, которые никогда в жизни не видели настоящего дерева, обыкновенного велосипеда, многоэтажного дома, но которые зато отлично умеют управляться с собачьей или оленьей упряжкой, умеют настораживать ловушку на песца и находить дорогу по каким-то почти неуловимым приметам.

О ребятах мне рассказала их учительница. Она говорила о том, что делается в школе в темную пору долгой полярной ночи. Она вспоминала, как в Гольчихе встречали Новый год, — и мне живо представилась такая картина.

…Сумрачная полутьма. С трудом можно различить бревенчатые дома, занесенные плотным, скрипучим снегом. В некоторых окнах желтоватый свет чуть теплится, но в двух он горит ярко, радостно. Огни искрятся в намерзшем на стекле слое льда. Там, внутри дома, идет веселье горой, доносится приглушенный топот ног и неясный гул голосов.

Да ведь это новогодняя елка! Ну конечно! Правда, сама елка какая-то странная — на ней почти нет хвои, одни голые ветки с полосками темнозеленой бумаги и кусочками мха. Но где же взять лучшее дерево? Ведь кругом ничего не растет, кроме карликовых кустарников. А эту елку привезли еще летом, везли ее издалека, может быть за полтысячи километров. С тех пор хвоя успела засохнуть и осыпаться.

Но дети этим нимало не огорчены. Для них и такая елка — красавица, тем более, что украшена она наславу игрушечными оленями, маленькими самолетами, вырезанными из бумаги рыбами, бусами из надетой на ниточку мороженой клюквы.

Дети тундры водят хоровод вокруг дерева, на ветвях которого потрескивают толстые стеариновые свечи, — они горят даже ярче, чем настоящие елочные. Тепло в комнате. Там, за стенами, — лютый мороз, ледяное безмолвие, переливы северного сияния. Что за беда! Дети ненцев, нганасанов, саха, якутов любят свою родину такой, какая она есть. Мороз они знают с пеленок, пурга выла над их колыбелью, в снегу они играли, едва научившись ходить. Их отцы, деды и прадеды сжились с суровой, неласковой природой. Они не променяли бы вот этого оголенного, каменистого берега Енисея на приволье далеких южных полей и лесов, не променяли бы даже в те времена, когда жизнь в тундре была тяжелой, темной, нищей.

А дети? Они знают уже новую, советскую тундру. Они не видели живого кулака и шамана. Они слушают по радио Москву. Их никто и никогда не назовет "инородцами" или "дикарями". Огни человеческой дружбы, огни большого счастья горят теперь над тундрой, и, покинув школу на краю света, маленький отряд ее воспитанников славно поработает, чтобы эти огни горели все ярче.