Энигматист [Дело о Божьей Матери] - [2]

Мысли, однако, снова вернулись к вчерашней ссоре. Из-за чего же они разругались? Как ни парадоксально, их теперь постоянно разводило в разные стороны именно то, что в свое время свело вместе.

Помнится, однажды они с Мариной зашли к ее подруге. Та только что сделала ремонт, объединив всю квартиру в одно общее пространство. Не просто всю квартиру, а именно всю. По последнему писку моды даже ванная и, что особенно примечательно, туалет не имели никаких стен и запирающихся дверей. С любопытством оглядев интерьеры, Марина тогда задала подруге вопрос, уже вертевшийся на языке у Глеба:

— Ну а представь, что будешь жить не одна, как сейчас, а с мужчиной. Что тогда?

— Я всегда любила экстрим, ты же знаешь, — отшутилась обладательница супермодного студио.

Вчера вечером Марина уже не первый раз напомнила ему тот давний разговор, в сердцах позавидовав подруге. Ведь та при желании всегда может вызвать мастеров и возвести стенку вокруг биде и унитаза. А вот от Глеба с его чертовым «даром» никакой стеной отгородиться нельзя. Марину нетрудно понять. Кому понравится, что в любой момент в тебя могут заглянуть? Как в микроскоп или бинокль.

Капитана Лучко спозаранку вызвал в свой безразмерный кабинет начальник городского управления генерал Дедов, которого, понятное дело, иначе как Дедом за глаза никто и никогда не называл. Дед бросил перед капитаном папку с документами:

— На вот, займись.

Пробежав глазами первую страницу, Лучко недоверчиво переспросил:

— Что, прямо из Кремля?

— Ага, средь бела дня. И мне по этому поводу уже оборвали телефон.

— Оттуда? — Лучко поднял глаза на потолок.

— Оттуда! — рявкнул Дед, ткнув пальцем в окно в направлении Красной площади. — Так что срочно собери группу и отправляйся на место. Количество людей определишь сам. Понадобится усиление — дай знать. Получишь любые ресурсы. Будешь отчитываться лично мне. Ясно?

— Так точно.

— Да, и еще. Разрешаю привлечь того экстрасенса, что помогал нам в деле «душителя», помнишь?

— Такое вряд ли забудешь.

Раздался звонок. Аппарат специальной связи снова замигал красной лампочкой. Дед, одним своим видом внушавший трепет подчиненным, вдруг как-то съежился и присмирел. Он с видимым усилием заставил себя потянуться к трубке.

— Все. Иди работай.

На пару он все-таки успел, войдя в аудиторию одновременно со звонком, по старой привычке оставив или, по крайней мере, попытавшись оставить все свои личные неприятности и передряги за дверью.

Студенты обожали Стольцева за его неподдельную страсть к науке и благородную археологическую пыль, которую так и не сумели стереть несколько лет, проведенных на кафедре истории Древнего мира. Пожертвовав романтикой греческих развалин, Глеб в какой-то момент решил попробовать себя в качестве преподавателя и, как выяснилось, не прогадал. Оказалось, что удовольствие от лекций и семинаров было вполне сравнимо с радостью, какую испытываешь от находки античных артефактов.

Одной из задач первых двух курсов обучения была подготовка студентов к выбору будущей специализации. Для этого их знакомили со всеми направлениями исторической науки. Сегодняшняя лекция была посвящена эпиграфике — дисциплине, изучающей надписи, оставленные нам предками на надгробьях, стенах, вазах и любых других твердых поверхностях. Эти нехитрые тексты несут в себе море информации о том, какими на самом деле были древние люди: как горячо они умели любить, как горько переживали потери, как люто ненавидели врагов, как буйно радовались собственным успехам, как превозносили любимых атлетов и гладиаторов, как весело смеялись над собой и окружающими.

Наилучшими из всех возможных иллюстраций к теме эпиграфики, безусловно, были афинская Агора — бывшая рыночная площадь древнегреческой столицы — и многочисленные римские надписи, сохраненные для нас стараниями Везувия.

Говоря о Помпеях, Глеб показывал слайды и одновременно воспроизводил по памяти часть надписей на доске. Студенты наперебой пытались истолковать смысл то забавных, то берущих за душу посланий из прошлого.

Начав с классического сообщения, оставленного неким Парисом, — Paris hic fuit, абсолютно аналогичного хрестоматийному «Здесь был Вася», Глеб постепенно постарался затронуть все стороны жизни помпейцев, еще не ведающих о нависшем над ними злом роке.

Своим ровным почерком Стольцев вывел следующий образчик античного граффити: Samius Cornelio, suspendere. Не без труда сориентировавшись в падежах, вызвавшийся доброволец в конце концов дал верную трактовку: «От Самия Корнелию: „Вешайся!“»

— Но в каком контексте, по-вашему, могло быть употреблено данное выражение? — поинтересовался чей-то голос.

— А какие будут версии у коллег? — переадресовал аудитории вопрос Глеб.

— Негодяй Корнелий обидел подружку Самия, и теперь его ждет расплата? — дружно загалдели девушки в первом ряду.

— Может быть, Самий — старослужащий, а бедолагу Корнелия только-только забрили в армию? — резонно предположила обеспокоенная мрачной перспективой призыва мужская половина.

Дав студентам возможность вдоволь пофантазировать, Глеб решил двигаться дальше.

— Salve lucrum! — процитировал он очередную надпись, найденную в богатой помпейской вилле.