Энергия заблуждения. Книга о сюжете - [14]

Шрифт
Интервал

У Толстого сменялись вариант за вариантом. Было и так, что русский офицер женился на казачке, а человек, который ее любил, – казак – вернулся и убил офицера. Или убил Марьяну. И этого героя, абрека, вешают.

Когда его хватают, он не отбивается, а когда его ведут вешать, он спокойно поправляет петлю на шее. Он неустрашим. И происходит убийство. И какой-то русский, который любил Марьяну, принимает на себя вину.

Аксинья, оставив которую ехал Толстой на Кавказ, оживает через много десятилетий в маленькой повести «Дьявол». И там герой повести еще раз постарается убить ее, чтобы наконец освободиться от соблазна.

Повесть «Дьявол» написана почти одновременно с «Крейцеровой сонатой».

Герой повести то убивает себя, то женщину, которую он любит, то автор убивает их обоих. Если можно зримо видеть, как мучается Толстой – как быть, – то это здесь.

Проходит десять лет. Десять лет работы над романом, в котором всего только девять печатных листов. Это маленькая книжечка. И Толстой берет другую развязку.

Как мы уже говорили, переправились абреки с той стороны. С ними перестреливались казаки. И в бою был ранен Лукашка, человек, который любил Марьяну. И она тогда отвергла иноземца, чужака Оленина, с которым она до этого и не сошлась. Этот бой был трещиной между просто русскими и казаками. Люди разлюбились, разошлись.

Конца в «Казаках» нет, то есть нет традиционного конца.

Оленин уезжает.

У ворот стоят Марьяна и Брошка.

Разговаривают.

Оленин, которого Ерошка назвал «нелюбимым» и как бы оплакивал его, сидя вместе с ним за вином, – он уезжает. Старик казак Ерошка, друг и учитель Оленина, – научил его законам охоты, законам простой жизни, – и женщина, которая все-таки интересовалась Олениным, – они разговаривают друг с другом, но не о том человеке, который уезжает.

Пылит коляска, падает пыль, и исчезает память о человеке. Он выпал из жизни станицы.

Энергия заблуждения в поисках сюжета скрыта. Вещь как будто не была окончена. Но это был настоящий конец. Новый конец. Концы толстовской прозы как концы прозы Чехова, они не были условны.

Толстой скрывал новость своего открытия. Он продал роман как недописанный. Сказал, что он это сделал для того, чтобы рукопись не была изрезана для заклейки окон. А роман был окончен. Окончен по-настоящему.

Толстой уехал с Кавказа не так далеко. Поехал воевать с хорошо вооруженными французами, англичанами, турками и итальянцами, которые все вместе подстригали когти Николаю I, человеку, который проспал изменения техники своего времени. Он думал, что он лев. Он был престарелым бульдогом.

Защищать Севастополь Толстой уехал с недописанной, неразрешенной судьбой своего героя.

И во всех своих романах он продолжает поиски своего реального единства с историей.

Лев Николаевич следил за собой, писал дневники, ставил себе отметки, возвращался к прежним мыслям, и поэтому за ним легко идти, когда знаешь, что ищешь.

Я хочу вернуться на оставленную дорогу. Толстой, уже написавший «Отрочество», размышляя о своей гениальности, в которую верил, записывает в дневнике 7 июля 1854 года: «Что я такое? Один из четырех сыновей отставного подполковника, оставшийся с 7-летнего возраста без родителей, под опекой женщин и посторонних, не получивший ни светского, ни ученого образования и вышедший на волю 17-ти лет без большого состояния, без всякого общественного положения и, главное, без правил; человек, расстроивший свои дела до последней крайности, без цели и наслаждения проведший лучшие годы своей жизни, наконец изгнавший себя на Кавказ, чтоб уйти от долгов… оттуда, придравшись к каким-то связям, существовавшим между его отцом и командующим армией, перешедший в Дунайскую армию 26 лет прапорщиком, почти без средств, кроме жалованья… без практических способностей» —

– выговаривает он сам себе; но когда Толстой пишет: «Я дурен собой, неловок, нечистоплотен и светски необразован. – Я раздражителен, скучен для других, нескромен, нетерпим… и стыдлив, как ребенок. Я почти невежда. Что я знаю, тому я выучился кое-как сам, урывками, без связи, без толку, и то так мало. У меня нет ни ума практического, ни ума светского, ни ума делового… Я так честолюбив… что часто боюсь, я могу выбрать между славой и добродетелью первую…» – то это человек, который почувствовал в себе гения. Человек, брошенный всеми, но идущий поэтической, своей дорогой бесконечно повторяющихся ошибок и снова находящий свой путь, – который будет единственным путем и поэтому почти не находил.

Он часто делал открытия, перечитывая, перепроверяя себя, и вдруг открывает, что он любит Кавказ, хотя и по-своему, но сильно любит. Посмотрев прекрасные горы, он уехал с Кавказа на другую дорогу.

«Действительно хорош этот край дикий, в котором соединились две противоположные вещи; война и свобода». В Пушкине его поразили «Цыганы», «которых, странно, не понимал до сих пор».

Великий человек, он в это время уже писатель, неожиданный, ни на что не похожий, человек со своей дорогой, он и дневники свои пишет не для доказательства, а как маленькие рассказы.

Толстой величайший человек, и именно поэтому он герой не на своем месте.


Еще от автора Виктор Борисович Шкловский
Жили-были

«Жили-были» — книга, которую известный писатель В. Шкловский писал всю свою долгую литературную жизнь. Но это не просто и не только воспоминания. Кроме памяти мемуариста в книге присутствует живой ум современника, умеющего слушать поступь времени и схватывать его перемены. В книге есть вещи, написанные в двадцатые годы («ZOO или Письма не о любви»), перед войной (воспоминания о Маяковском), в самое последнее время («Жили-были» и другие мемуарные записи, которые печатались в шестидесятые годы в журнале «Знамя»). В. Шкловский рассказывает о людях, с которыми встречался, о среде, в которой был, — чаще всего это люди и среда искусства.


Созрело лето

« Из радиоприемника раздался спокойный голос: -Профессор, я проверил ваш парашют. Старайтесь, управляя кривизной парашюта, спуститься ближе к дороге. Вы в этом тренировались? - Мало. Берегите приборы. Я помогу открыть люк. ».


Самое шкловское

Виктор Борисович Шкловский (1893–1984) — писатель, литературовед, критик, киносценарист, «предводитель формалистов» и «главный наладчик ОПОЯЗа», «enfant terrible русского формализма», яркий персонаж литературной жизни двадцатых — тридцатых годов. Жизнь Шкловского была длинная, разнообразная и насыщенная. Такой получилась и эта книга. «Воскрешение слова» и «Искусство как прием», ставшие манифестом ОПОЯЗа; отрывки из биографической прозы «Третья фабрика» и «Жили-были»; фрагменты учебника литературного творчества для пролетариата «Техника писательского ремесла»; «Гамбургский счет» и мемуары «О Маяковском»; письма любимому внуку и многое другое САМОЕ ШКЛОВСКОЕ с точки зрения составителя книги Александры Берлиной.


Гамбургский счет

Книга эта – первое наиболее полное собрание статей (1910 – 1930-х годов) В. Б. Шкловского (1893 – 1984), когда он очень активно занимался литературной критикой. В нее вошли работы из ни разу не переиздававшихся книг «Ход коня», «Удачи и поражения Максима Горького», «Пять человек знакомых», «Гамбургский счет», «Поиски оптимизма» и др., ряд неопубликованных статей. Работы эти дают широкую панораму литературной жизни тех лет, охватывают творчество М. Горького, А. Толстого, А. Белого. И Бабеля. Б. Пильняка, Вс. Иванова, M.


Земли разведчик (Марко Поло)

Для среднего школьного возраста.


Памятник научной ошибке

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Рекомендуем почитать
Мастера римской прозы. От Катона до Апулея. Истолкования

Книга Михаэля фон Альбрехта появилась из академических лекций и курсов для преподавателей. Тексты, которым она посвящена, относятся к четырем столетиям — от превращения Рима в мировую державу в борьбе с Карфагеном до позднего расцвета под властью Антонинов. Пространственные рамки не менее широки — не столько даже столица, сколько Италия, Галлия, Испания, Африка. Многообразны и жанры: от дидактики через ораторскую прозу и историографию, через записки, философский диалог — к художественному письму и роману.


Полевое руководство для научных журналистов

«Наука, несмотря на свою молодость, уже изменила наш мир: она спасла более миллиарда человек от голода и смертельных болезней, освободила миллионы от оков неведения и предрассудков и способствовала демократической революции, которая принесла политические свободы трети человечества. И это только начало. Научный подход к пониманию природы и нашего места в ней — этот обманчиво простой процесс системной проверки своих гипотез экспериментами — открыл нам бесконечные горизонты для исследований. Нет предела знаниям и могуществу, которого мы, к счастью или несчастью, можем достичь. И все же мало кто понимает науку, а многие боятся ее невероятной силы.


Словенская литература

Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.


«Сказание» инока Парфения в литературном контексте XIX века

«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.


Сто русских литераторов. Том третий

Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.