Энеида - [37]

Япид бессилен… Вот печаль!

Давай тисочками, клещами,

Щипцами, крючьями, зубами

Тащить предательскую сталь.

Щемило сердце у Венеры.

Подол повыше подобрав,

Она принять спешила меры —

Сынку нарвать лечебных трав.

Добыл проворный Купидончик

Гарлемских капель ей флакончик,

Живой воды принес ведро.

Смешали, наскоро взболтали,

Слегка над зельем пошептали,

Энею полили бедро.

Лекарство было чудотворным,

Промыло рану, боль сняло

И с копейцом стрелы упорным

Япиду сладить помогло.

Эней опять приободрился,

В мамашин панцирь нарядился,

Взял меч в окрепшую ладонь.

Летит расправиться с врагами,

В своих раздуть отваги пламя,

Разжечь в них мужества огонь.

За ним — фригийцы-воеводы!

А войско ходит ходуном,

Как в мельничных колесах — воды,

И всё ворочает вверх дном.

Эней лежачих объезжает

И беглецов не догоняет,

Ища рутульского князька.

Ломает голову Ютурна,

Не знает, как спасти ей Турна

От смертоносного клинка.

У девушек свои уловки.

Сумей лишь за сердце задеть!

Не растеряются плутовки

И сатану поймают в сеть.

Ютурна с облака спорхнула,

Возницу братнина спихнула,

На всем скаку за вожжи — хвать.

Пан Турн гонял тогда в телеге:

Надселся Белоглазый в беге,

Пришлось в обозе отдыхать.

Конями ловко управляя,

Ютурна вьется меж полков;

Как от борзых лиса, виляя.

Спасает брата от врагов.

С ним где-то впереди маячит,

Назад напропалую скачет,

Но где Эней, там Турна нет!

Троянцу это не по вкусу:

Турн празднует бесстыдно трусу!

Эней стремглав помчался вслед.

И, взора не спуская с Турна,

Во все гужи за ним тянул,

Но смухлевала вновь Ютурна,

И враг заядлый улизнул.

А тут еще Мессап с наскоку

Метнул в Энея камнем сбоку.

Эней, по счастью, не погиб.

Он уберегся от изъяна,

И только верх его султана

Булыжник, пролетая, сшиб.

Такой предательской повадкой

Анхизов сын был оскорблен.

Зевесу помолясь украдкой,

На всю громаду гаркнул он.

Вперед полки внезапно двинул

И с воском на врагов нахлынул.

Ну шпиговать, крошить и сечь,

Рубить рутулов и латинцев,

Наездников и пехотинцев.

Но как бы Турна подстеречь?

Я, братцы, не надеюсь даже

Картину битвы набросать,

Хотя и тщусь как можно глаже

Стихи об этом написать.

Такая уж моя планида,

Что выдет разве панихида —

Простая роспись, без затей,

Всем воинам, убитым в поле,

Сложившим кости поневоле

По прихоти своих князей.

Сей участи не избежали

Цетаг, Танаис и Толон;

Энеем сражены, лежали

Невдалеке Опит, Сукрон;

Троянцев Гилла и Амика

Спихнула в пекло Турна пика…

Да где ж их поименно знать!

Ведь супостаты так смешались.

Стеснились, что уже кусались, —

Руками не могли махать.

И фыркнула в башку Энею

Ею божественная мать,

Чтоб он воскам сказал рацею,

Велел им город штурмом брать,

Пробить в Лаврент столичный дверцу,

Задать Латину с Турном перцу,

Рутульских проучить собак.

Анхизов сын старшин скликает,

На новый подвиг подстрекает;

Взодя на холм, кричит он так:

«Моим словам не удивляйтесь.

Не я, Зевес их произнес,

С дружиной тотчас отправлятесь

Брать город, где паршивый пес

Латин-изменник жрет сивуху,

Пока мы бьемся что есть духу.

Рубите вдоль и поперек!

Сожгите царскую палату,

Спалите ратушу! Амату;

Чтоб не царапалась, в мешок!»

Оружьем воско загремело,

Как будто прокатился гром.

Построилось и полетело

К стенам Лаврента прямиком.

Для штурма лестницы таскали

И стрелы тучами пускали,

Огни метали через тын;

И, чтоб услышал неприятель,

Кричал Эней: «Ваш царь предатель!

Всех зол причина ваш Латин!»

А кто в столице оставался,

Тому грозила впрямь беда.

У всех рассудок взбунтовался,

Бежать стремились но куда?

Кто трясся, кто облился потом.

Иные бросились к воротам

В Лаврент открыть троянцам вход.

Другие кинулись к Латину

И призывали старичину,

Чтоб лез на вал спасать народ.

Амага глянула в оконце,

И бросило царицу в жар:

От дыма, стрел затмилось солнце,

Пылает в городе пожар;

Не видя Турна, ужаснулась,

И в жилах кровь у ней свернулась.

Нашел на бедную туман.

Ей Турн мерещился убитый:

Из-за нее стыдом покрытый,

Он стал посмешищем троян.

Всё, всё ей сделалось постыло,

И жизнь казалась немила.

Себя кляла, Олимп костила,

Одежды царские рвала.

Амата, здравый смысл утратив,

С ума, по всем приметам, спятив

И волю дав своей хандре,

Забормотала ахинею.

Очкур накинула на шею,

Повесилась на очкуре.

Конец Аматы басурманский

Лависю будто огорчил.

«Увы!» воскликнула по-пански

И ну дрочиться что есть сил.

Цветные платья рвет, швыряет,

Убор печальный примеряет.

Царевне черное под стать!

Мгновенно галкой нарядилась

И перед зеркальцем училась

Умильно хлипать и моргать.

Об этом горестном уроне

Узнали в городе, в полках.

Латин, развалина, тихоня,

Едва держался на ногах.

Он по теченью плыть пустился

И столь плачевно искривился,

Что стал похожим на башмак.

Весть про Аматину кончину

Повергла всю латынь в кручину.

Смутился даже Турн, смельчак.

Когда надумала царица

На шее затянуть очкур.

Пан Турн давай кричать, браниться,

Остервенел, как злобный кнур;

Руками машет с диким ревом,

К войскам несется — грозным словом

Прервать кровопролитный бой.

Послушны Турнову приказу,

Латинцы и рутулы сразу,

Утихомирясь, стали в строй.

Эней обрадовался вести,

Что Турн выходит биться с ним;

Осклабясь, постоял на месте

И помахал копьем своим.

Прямой, как струнка, величавый,

Бывалый, дошлый, тертый, бравый, —

Ни дать ни взять — Нечёса-князь!

Глазами все его сверлили,