Эмоции: великолепная история человечества - [47]
Спустя всего несколько лет вкус стал использоваться в качестве метафоры близости к Богу. В английском переводе книги Ги де Роя примерно 1489 года Le doctrinal de sapience («Доктринальное учение о вкусе») читаем предупреждение:
Многие христиане — как клерики, так и миряне — мало знают Бога по вере и по Писанию, ибо вкус их отравлен грехом и они не могут вкусить Его[209].
Так совпало, что Бог ужасен на вкус, только если вы грешник. К сожалению, никаких записей о том, какой была на вкус еда для таких горемык, не сохранилось. Однако на основании работы Платины можно предположить, что еда вызывала у нечестивых людей нездоровье.
Гуманисты считали вкус одним из способов познания, и под ним подразумевалось нечто большее, чем просто ощущения во рту. Благодаря вкусу вы могли дать оценку хорошему и плохому в искусстве, поэзии, прозе и даже поведении. Воспитание вкуса к прекрасному было неотъемлемой частью праведной жизни. Вкус стал олицетворением нового добродетельного желания. Со вкусом подобранные предметы роскоши и умение разглядеть истинную красоту внезапно превратились в силы добра. Гуманисты не дошли до того, чтобы признать владение или восхищение определенными предметами роскоши абсолютным моральным благом, однако определенно заложили основу для формирования такого убеждения. Чтобы понять, как произошел этот сдвиг, давайте переместимся на несколько веков вперед — в эпоху Просвещения.
Во времена, когда гуманисты размышляли о природе хорошего вкуса, предметы роскоши были, как правило, дороги и редки. Перец, шелк и фарфоровую посуду могли позволить себе только элиты. Однако к началу XVII века цены упали, а жалованья увеличились. Вырос также общий уровень образования и грамотности. Книги подешевели настолько, что стали доступны почти каждому[210]. Это не могло не расстраивать знать, которой нравилось думать, что их безделушки и блестящие побрякушки редки и эксклюзивны. Не нравилось им и то, что цены упали настолько, что европейские подделки принадлежащих им предметов роскоши могли покупать те, кто, на их взгляд, не был им ровней.
Высшее сословие, как и сейчас, любило отличаться от бедных. Один из философов начала XVII века, Бернард де Мандевиль, считал это желание благом, поскольку оно двигало торговлю и прогресс.
Он рассуждал так: предположим, богатая дама купит прекрасное платье последнего фасона, возможно даже сшитое из китайского шелка и украшенное золотой нитью из Африки. Кто-то чуть менее обеспеченный увидит это платье, восхитится и закажет у европейской портнихи подделку — возможно, из атласа с желтой тесьмой. Рост популярности фасона приведет к появлению все более и более дешевых версий, и вскоре все, кроме самых бедных женщин, станут выходить в свет в некоем пугающем подобии наряда богатой дамы. Вид бедных женщин, одетых в ее дорогое платье, вызовет у богатой дамы чувство, которое де Мандевиль называл одиозной гордостью. Одиозная гордость сама по себе полезна, так как она заставит даму подбирать новую одежду и побуждать модельеров придумывать новые фасоны. И так по кругу[211]. Ничего не изменилось по сей день. Как часто кто-то из знаменитостей надевает эксклюзивный наряд стоимостью в тысячи долларов лишь для того, чтобы спустя пару недель копия этого наряда продавалась в сетевом магазине? Сегодня мы называем это модным циклом.
Все это, конечно, вызывало недовольство церкви. Священнослужители в большинстве своем не относились к гуманистам и еще не успели прийти к мысли, что вкус может быть чем-то хорошим. Желание обладать изысканными платьями, блестящими безделушками и красивой посудой, казалось, отвлекало людей от самого важного — поиска пути к Богу. К ужасу духовенства, погоня за земными благами будто затмевала стремление к вечной жизни. Это не означало, что люди забыли о Боге и о том, что ждет их за гробом. Вовсе нет. Но, подобно стереотипному пастору американской мегацеркви за рулем Ferrari, они искали способы согласовать свою веру с обладанием красивыми вещами. К счастью, нашлось немало философов, которые, как и де Мандевиль, были рады вписать квадрат благочестия в изысканно украшенное круглое отверстие.
В начале XVIII века вопросом хорошего вкуса заинтересовалась группа английских философов. Они подошли к нему основательнее всех прочих, включая гуманистов эпохи Возрождения. Одним из новаторов был Энтони Эшли-Купер, третий граф Шефтсбери. Его взгляды ложились в основу аргументации любого, кто писал о значении вкуса и эстетики в течение последующих ста лет. В своей книге Characteristics of Men, Manners, Opinions, Times («Характеристики людей, манер, мнений и времен») Шефтсбери, как его называют большинство историков, утверждал, что красота исходит от предметов, наделенных определенными качествами: гармоничностью, упорядоченностью, симметрией, пропорциональностью, композицией и мерой (имеется в виду, что обилие чего угодно может превратить вещь в безвкусицу)[212].
Фрэнсис Хатчесон, заведовавший кафедрой моральной философии Университета Глазго с 1729 года вплоть до своей смерти в 1746 году, был перед Шефтсбери в неоплатном интеллектуальном долгу. Несмотря на то что эти двое жили в одно время, они никогда не встречались. Но в том, что касается идей, они казались чуть ли не единым целым. В трудах Хатчесона вкус и мораль переплетались почти как у Шефтсбери, он даже включил Шефтсбери в число соавторов нескольких из своих ранних работ, хотя те и не были совместными. Для Хатчесона хороший вкус заключался в правильном балансе составляющих. Проблема заключалась в том, что у каждого человека этот самый правильный баланс свой. Хатчесон считал, что некоторые просто недостаточно утонченны. Он писал:
