Эмма в ночи - [3]

Когда Эмме исполнилось десять, а мне восемь, мамины чары стали блекнуть в ярком свете окружающего мира – мира настоящего, в котором она не была ни красавицей, ни умницей, ни хорошей матерью. Эмма стала за ней кое-что замечать и делиться со мной своими открытиями.

Знаешь, а ведь она не права. Совершенно неважно, что за этим следовало – мнение ли мамы о родителях других детей из нашей школы, какой-нибудь факт из жизни Джорджа Вашингтона или же суждение о породе собаки, только что перебежавшей дорогу. Значение имело лишь то, что она была не права, и каждый раз, когда мы ее в этом уличали, наши голоса, отвечая на ее извечные вопросы, звучали все менее и менее искренне.

Я хорошая мать? Самая лучшая, о какой только можно мечтать?

Мы все так же отвечали ей «да». Но когда мне исполнилось восемь, а Эмме десять, она поняла, что мы врем.

В тот день мы были на кухне. Она страшно разозлилась на папу. Я уже не помню почему.

Он даже не представляет как ему повезло! Стоило мне захотеть, я могла заполучить любого мужчину. И вы, девочки, это знаете! Кто-кто, а мои девочки точно знают.

Мама стала мыть посуду. Включила кран. Выключила его. Кухонное полотенце упало на пол. Мама его подняла. Эмма застыла на противоположном конце огромного помещения. Я встала чуть позади и подалась вперед, чтобы при необходимости юркнуть за ее фигуру. В тот момент, когда мы пытались понять, что нас ждет – зима или лето, Эмма казалась мне на удивление сильной.

Мама заплакала и повернулась к нам.

Что вы сказали?

Да! Привычно воскликнули мы, всегда одинаково отвечая на ее вопрос о том, лучшая ли она мать.

Потом подошли ближе, ожидая, что она обнимет нас, улыбнется и облегченно вздохнет. Но ничего такого не произошло. Вместо этого она оттолкнула нас с Эммой, ткнув в грудь одной рукой меня, другой ее. Потом недоверчиво на нас уставилась, удивленно открыла рот и ахнула. Выдоха мы так и не дождались.

А ну, марш по своим комнатам. Быстро!

Мы сделали что нам было велено и направились к себе. Помню, что, поднимаясь стремглав за разъяренной Эммой по лестнице, я спросила ее, что мы такого сделали. Но сестра говорила о маме только когда хотела и когда ей было что сказать. История нашей родительницы писалась только ею и больше никем. Эмма сбросила с плеча мою ладонь и приказала заткнуться.

В тот день у нас не было ни ужина, ни объятий, ни поцелуев с пожеланиями доброй ночи. Цена доброго к нам маминого расположения тем вечером, как и в последующие годы, значительно повысилась. Чем больше мы говорили и делали, убеждая ее, что действительно ею восхищаемся, тем больше от нас требовалось все новых и новых заверений, и в итоге ее любовь превратилась для нас в дефицит.

Несколько лет спустя, когда мне уже было одиннадцать, я наткнулась на свое имя, Кассандра, в одной книге о мифах. Оказывается, что оно происходит из греческого эпоса, так звали дочь троянского царя Приама и его жены Гекубы: «Кассандра обладала даром пророчества, но в результате наложенного на нее заклятия ее предсказаниям никто не внимал». После этого я долго смотрела невидящим взглядом в монитор компьютера. Мысли витали далеко-далеко. Вдруг вселенная в своей целостности обрела смысл, я стала ее центром и поняла, почему мама меня так назвала. Даже не она, а, скорее всего, Провидение. Судьба, Бог или что-то еще проникли в ее душу и нашептали это имя. Она знала, что будет потом. Знала, что я стану предсказывать будущее, но это никого не убедит. Детям позволительно верить в разные выдумки. Теперь мне ясно, что и полученное мной от мамы имя, и все, что произошло с нами в дальнейшем, было лишь результатом случайного стечения обстоятельств. Но в те времена, когда мне было одиннадцать, я считала себя ответственной за все, что случится потом.

В тот год развелись мои родители. В тот год я сказала им, что могу заглядывать в будущее. И что мы с Эммой не будем жить с мамой, ее новым бойфрендом, мистером Мартином, и его единственным сыном Хантером.

Расставание папы с мамой не стало для меня сюрпризом. Эмма говорила, что для нее тоже, но я ей не поверила. Она слишком много плакала, чтобы это было правдой. Все полагали, что сестра упряма и что ей на все наплевать. Окружающие всегда ошибались на ее счет, потому что в ответ на плохие новости она могла реагировать нервно и жестко. У Эммы были темные волосы, как у нашей мамы, и очень бледная, нежная кожа. В подростковом возрасте она открыла для себя красную губную помаду, темные тени под глазами и поняла, что за ними можно прятаться точно так же, как за обоями скрывается стена. Всегда носила короткие юбочки и обтягивающие свитера, по большей части черные водолазки. Мне не удалось бы описать одним словом то, какой я ее видела. Эмма была красива, строга, измучена, жестока и доведена до отчаяния. Я ею восхищалась, завидовала и упивалась каждым моментом, когда она дарила мне частичку себя.

В большинстве своем эти частички были очень маленькие. Многие из них предназначались для того, чтобы обидеть меня, прогнать или заработать несколько очков в глазах мамы. Но порой, когда та засыпала и в доме воцарялась тишина, Эмма приходила в мою комнату и забиралась ко мне в кровать. Накрывалась одеялом, ложилась рядом со мной, иногда обнимала и прижималась щекой к моему плечу. Именно в такие минуты она говорила то, что впоследствии придавало мне сил, от чего на душе у меня было тепло и я чувствовала себя в безопасности, даже когда утром, по пробуждении, обнаруживала, что мамочка пребывает в зимнем расположении духа.