Эмили из Молодого Месяца. Восхождение - [44]

Выскочив из кровати и шаря по столу в поисках свечки, я опрокинула чернильницу. Тут уж я, конечно, совсем потеряла рассудок и не могла найти вообще ничего! Спички, свечи — все исчезло. Я подняла чернильницу, но знала, что на столе лужа чернил. Чернилами были перемазаны все мои пальцы, так что я не осмеливалась ни до чего дотронуться и не могла найти ничего, чем можно было бы их вытереть. И все это время я слышала, как чернила капают на пол.

В отчаянии я открыла дверь ногой, так как не смела дотронуться ни до чего чернильными руками... и спустилась в гостиную, где вытерла руки о коврик у печи и нашла спички. Но к тому времени, разумеется, мои шаги разбудили тетю Рут, и она, спустившись в гостиную, потребовала ответа на свое «зачем». Она забрала у меня спички, зажгла свою свечку и повела меня наверх. О, это было жуткое зрелище! Как может маленькая каменная чернильница вмещать так много чернил? Чтобы так все перемазать, в ней должно было оказаться не меньше кварты[44].

Я чувствовала себя, как переселившийся в Америку старый шотландец, который, вернувшись однажды вечером с поля и обнаружив, что его дом сожжен, а вся семья оскальпирована индейцами, только и смог сказать: «Какая штрашная нелепошть!» Скатерть на столе была испорчена... ковер насквозь мокрый... даже обои забрызганы. Но королева Александра, несмотря ни на что, милостиво улыбалась, а Байрон продолжал умирать.

Мы с тетей Рут потратили час на оттирание пятен солью и уксусом. Тетя Рут не поверила мне, когда я сказала, что встала, чтобы записать сюжет рассказа. Она знала, что я действовала из каких-то других побуждений, и это просто еще одно подтверждение моей хитрости и скрытности. Она так же сказала еще несколько неприятных слов, которые я стану записывать. Конечно, я заслуживала изрядного нагоняя за то, что оставила чернильницу без пробки, но всего, что она сказала, я не заслужила. Тем не менее я выслушала все очень кротко. Во-первых, я действительно проявила беспечность, а во-вторых, на мне были домашние шлепанцы. Кто угодно может взять верх надо мной, когда на мне домашние шлепанцы. Затем она кончила, сказав, что прощает меня на этот раз, но чтобы больше этого не было.

Перри победил в беге на милю на спортивных соревнованиях и установил рекорд школы. Он так хвастался этим, что Илзи взъелась на него.

********

11 ноября, 19~

Вчера вечером тетя Рут застала меня за чтением «Дэвида Копперфилда». Я плакала из-за того, что Дэви разлучили с матерью, и в сердце моем кипел страшный гнев на мистера Мердстоуна. Разумеется, тете Рут потребовалось узнать, почему я плачу, и она не поверила моим объяснениям.

— Плакать из-за людей, которые никогда не существовали!— сказала она недоверчиво.

— Но они существуют!— сказала я. — Они так же реальны, как вы, тетя Рут. Не хотите же вы хотите сказать, что мисс Бетси Тротвуд — иллюзия?

Отправляясь в Шрузбури, я очень надеялась, что смогу наконец пить настоящий чай, но, по мнению тети Рут, он вреден для здоровья. Так что я пью холодную воду, так как пить жиденький чай с молоком больше не желаю. Можно подумать, что я все еще ребенок!

********

30 ноября, 19~

Сегодня вечером к нам заходил Эндрю. Он всегда приходит по пятницам, когда я не еду в Молодой Месяц. Тетя Рут оставила нас одних в гостиной и ушла на собрание дамского благотворительного общества. Эндрю, так как он настоящий Марри, можно доверять.

Я не испытываю отвращения к Эндрю. Невозможно питать неприязнь к такому безобидному существу. Он один из тех добродушных, разговорчивых, неуклюжих малых, которых просто невозможно не мучить. А потом сама мучаешься угрызениями совести, оттого что они такие славные.

Сегодня вечером, так как тети Рут не было рядом, я провела опыт: попыталась выяснить, насколько мне необходимо участвовать в разговоре с Эндрю и можно ли при этом думать о другом, не нарушая ход своих мыслей. Я открыла, что могу обойтись немногими словами: «да»... «нет» — с разными интонациями, с легким смехом или без него... «не знаю»... «неужели?»... «вот как!»... «чудесно!» — особенно последнее. Эндрю говорил и говорил, а когда делал паузу, чтобы перевести дух, я вставляла: «Чудесно!» Я проделала это ровно одиннадцать раз. Эндрю был доволен. Я знаю, у него возникло приятное, греющее душу чувство, что чудесен он сам и все его речи. А я тем временем жила удивительной воображаемой жизнью у реки Египет в дни Тутмоса Первого[45].

Так что мы оба были совершенно счастливы. Думаю, я прибегну к такому способу еще раз. Эндрю слишком глуп, чтобы поймать меня на этом.

Вернувшись домой тетя Рут первым делом спросила:

— Ну, как вы с Эндрю ладите?

Она спрашивает об этом каждый раз, когда он заходит к нам. И я знаю почему. Я знаю, что Марри составили маленький заговор, хотя не верю, чтобы хоть один из них когда-нибудь сказал об этом вслух.

— Прекрасно, — сказала я. — Эндрю делает успехи. Он высказал сегодня одну интересную мысль и не был таким неуклюжим, как обычно.

Не знаю, зачем я иногда говорю тете Рут такие вещи. Для меня самой было бы гораздо лучше, если бы просто молчала. Но что-то — то ли Марри, то ли Старр, то ли Шипли, то ли Бернли, то ли простое своенравие — отзывается во мне и