Эмили из Молодого Месяца. Восхождение - [2]
Я читала словарь целый час... пока это не показалось подозрительным тете Элизабет. Она высказала предположение, что было бы гораздо лучше, если бы я занялась вязанием: мне нужны новые чулки в резиночку. Объяснить, чем плохо так сосредоточенно изучать словарь, она, наверняка, не смогла бы, но в том, что это плохо, не сомневалась, поскольку у нее желания читать словарь никогда не возникает. А я люблю читать словарь. (Да, мистер Карпентер, здесь подчеркивание необходимо. Обычное «люблю» совершенно не выражает моих чувств!) В словах столько очарования. (На этот раз я поймала себя уже на первом слоге!) Само звучание некоторых из них — например, «завораживающий» или «таинственный» — приносит мне вспышку. (Ох, что же это я! Но я должна была подчеркнуть слово вспышка.Она не какое-нибудь заурядное явление. Она — самое необычное и чудесное во всей моей жизни. Когда она приходит, у меня такое чувство, словно передо мной распахнулась дверь в глухой стене и появилась возможность мельком заглянуть в... о да, прямо в рай.Снова подчеркивания! Ох, я понимаю, почему мистер Карпентер меня бранит! Я должна отучиться от этой привычки.)
Длинные, трудные слова никогда не бывают красивы... «инкриминировать»... «трудновоспитуемый»... «интернациональный»... «неконституционный». Они напоминают мне отвратительные громадные далии и хризантемы на цветочной выставке в Шарлоттауне, куда возил меня минувшей осенью кузен Джимми. Мы с ним не нашли в них ничего хорошего, хотя некоторые посетители считали их чудом красоты. Маленькие желтые хризантемы кузена Джимми, которые сияют, словно бледные сказочные звезды, на фоне еловой рощи в северо-западном углу сада, в сто раз красивее. Но я отклоняюсь от темы... еще одна дурная привычка, если верить мистеру Карпентеру. Он говорит, что я должна (подчеркивание на этот раз его!) учиться сосредотачиваться... еще одно длинное слово и ужасно некрасивое.
Но я с получила большое удовольствие от чтения словаря... гораздо большее, чем от вязания чулок в резиночку. Я очень хотела бы иметь пару (только одну) шелковых чулок. У Илзи их целых три. Теперь, когда отец ее полюбил, он покупает ей все, что она только захочет. Но тетя Элизабет утверждает, что шелковые чулки — это грешно. Не понимаю почему... неужели это более грешно, чем шелковые платья?
Кстати, о шелковых платьях, тетушка Джейни Милберн из Дерри-Понд — она никакая нам не родственница, просто все называют ее тетушкой — дала обет, что не наденет шелкового платья, пока весь языческий мир не обратится в христианство. Это очень благородно с ее стороны. Хорошо бы и мне стать такой же добродетельной, но я не могу... я слишком люблю шелк. Он такой роскошный, такой блестящий. Я хотела бы всегда одеваться в шелк, и если только смогу себе это позволить, то непременно буду постоянно его носить... хотя, вероятно, вспоминая о дорогой старой тетушке Джейни и необращенных язычниках, каждый раз буду испытывать угрызения совести. Однако пройдут годы, прежде чем я смогу позволить себе купить хотя бы одно шелковое платье — если такое вообще произойдет, — а пока я каждый месяц отдаю часть денег, вырученных за яйца от моих курочек, на зарубежные христианские миссии. (У меня теперь пять собственных курочек — все ведут свою родословную от серой несушки, которую Перри подарил мне на двенадцатилетие.) Но, если я когда-нибудь смогу купить то одно шелковое платье, я точно знаю, каким оно будет. Не черным, не коричневым, не темно-синим... все это разумные, практичные цвета, такие, какие всегда носят Марри из Молодого Месяца... ах, нет, нет! Мое платье будет из переливчатого шелка — голубого при одном свете, серебряного при другом, как небо в сумерки, когда видишь его мельком через разукрашенное морозными узорами оконное стекло — и чуть-чуть пены белых кружев, тут и там, как эти маленькие хлопья снега, липнущие к оконному стеклу. Тедди говорит, что нарисует меня в этом платье и назовет картину «Дева льдов»[4], а тетя Лора улыбается и говорит, ласково и снисходительно, тем тоном, который я терпеть не могу, даже когда им говорит тетя Лора.
— Зачем же тебе такое платье, Эмили?
Может быть, оно мне и ни к чему, но я чувствовала бы себя в нем так, словно оно часть меня... что оно выросло на мне, а не просто куплено и надето. Я хочу, чтобы одно такое платье было в моей жизни. А под ним шелковая нижняя юбка... и шелковые чулки!
У Илзи уже есть шелковое платье — ярко-розового цвета. Тетя Элизабет говорит, что доктор Бернли одевает Илзи как взрослую и слишком роскошно для маленькой девочки. Но ведь ему нужно загладить свою вину перед ней за все те годы, когда он совсем ее не одевал. (Разумеется, она не ходила нагишом... но вполне могла бы, если бы это зависело только от доктора Бернли. Заботиться о ее одежде приходилось другим людям.) Теперь он исполняет любое ее желание и дает ей во всем полную волю. Тетя Элизабет говорит, что это очень плохо для Илзи, но бывают моменты, когда я ей немного завидую. Я знаю, это нехорошо, но ничего не могу с собой поделать.
