Эмигрант с Анзоры - [21]

Арни сидел на стуле и дышал. На него было жалко смотреть — глаза ввалились, между губами и носом — ярко выраженный синий треугольник. Губы тоже синие. Мы с Таро занялись растопкой. Вскоре в квадратном отверстии весело затрещал огонь. Одно из одеял мы развесили на свободном стуле перед печкой. Другие разложили на полу.

— Может, ты в уголке поспишь как-нибудь? — предложил я, подойдя к Арни.

— Не знаю… я не смогу, наверное. Мне тут, на стуле лучше.

Мы придвинули стул к стене, в угол, так, чтобы Арни мог на стену опираться. Одно из одеял было относительно сухим, мы завернули в него Арни, аккуратно, чтобы он все же не у голой стены сидел. Потом Таро разделил наши последние сухари.

— Быстро кончились, — сказал он мрачно. — Надо было экономнее.

— Ничего… — сказал Арни между хрипами, — завтра… найдем… что-нибудь… обязательно…

Похоже, он был настроен оптимистичнее всех. Неизвестно, сколько нам еще придется блуждать по лесам… летом — еще были бы грибы, ягоды… Сейчас — и думать не о чем. У нас нет шансов, кольнуло меня. Это хорошо так думать, когда планируешь, сидя после ужина в комнате — есть шансы, нет шансов… А когда понимаешь, что «нет шансов» — это вполне реальная смерть от голода… что вот этот холодный, мокрый кошмар будет еще кошмарнее, еще хуже, до тех пор, пока не станет совсем уж непереносимым, и тогда ткнешься носом в мокрые ледяные листья… Я поспешно отогнал эти мысли.

— Ничего, — сказал Таро. Мне показалось, что он думал о том же. Это Арни мог не думать о голодной смерти — у него были заботы поважнее. Выдохнул один раз — вот и хорошо. Вот уже можно опять быть оптимистом. До следующего выдоха. Я вдруг понял, что Арни может умереть. Задохнуться. Задохнуться — страшно. Я всегда боялся повешения. Как-то в детстве смотрел повешение по телевизору — какого-то шпиона казнили… и как-то я ярко представил — как это, когда не хватает воздуха…

— Зато мы на Квирин попадем, — сказал Таро поспешно. — Может быть, и глупо, но мы доберемся до Баллареги и попадем на Квирин. А там — здорово… Там, Арни, тебя сразу вылечат. За пять мниут. Будешь опять как человек.

Собственно, что он об этом знает? — подумал я. В детстве с отцом говорил — так это когда было… что он помнит? Наверное, это все-таки безумие. Наверное. Было бы мне лучше сейчас в тюрьме? Ведь я наверняка был бы сейчас уже в тюрьме. Не знаю… но хоть бы ребята так не мучились со мной.

Я уснул почти сразу. Арни кемарил кое-как, сидя, мы подперли его с двух сторон для тепла и под мерный страшный хрип погрузились в сон.

Темная грузная фигура стояла у окна, заслоняя предрассветные сумерки. Таро. Холодно. Очень холодно. Я скосил глаза и увидел, что Арни спит. Дыхание его стало потише и ровнее. Странно, но он был единственным из нас, кто мог спать. Вероятно, промучился всю ночь, и вот только теперь… и дыхание, слава Богу, стало лучше. Это самое главное. Я подавил кашлевой рефлекс, чтобы не разбудить Арни. Лучше бы не вставать, но сильно мерз бок, и ноги затекли. Я осторожно поднялся, закутал Арни и подошел к окну. К Таро.

— Что делать будем? — спросил он, полуобернувшись ко мне. Я не отвечал.

Оставаться здесь — немного теплее, крыша над головой. Но ведь еда кончилась, а в лесу сейчас ничего не найдешь. Идти снова в лес… Так неизвестно, как далеко он тянется. Но так все же есть надежда какая-то. А сидеть здесь…

— Надо идти, — сказал Таро.

— Пусть поспит, — я скосил глаза на Арни. Таро кивнул.

— Конечно, проснется, и пойдем.

— Кажется, ему получше…

Я наконец раскашлялся, зажав рот кулаком. Таро сочувственно смотрел на меня.

— И как ты никогда не болеешь? — прохрипел я. Мой друг пожал плечами.

— Родители в детстве меня закаляли… мы даже зимой в реке купались. Бегали босиком. Отец хотел, чтобы я стал сильным.

— Ты и стал… — я окинул его взглядом. — А приемам этим… ну драться — тоже отец научил?

— Да. Это рэстан, так на Квирине называется.

Мы помолчали.

— Ты думаешь, нас возьмут на Квирин? — выразил я наконец давно терзавшую меня мысль. Таро кивнул.

— Отец сказал, да. Обязательно. Что бы ни случилось, я должен прийти по этому адресу и меня возьмут. И вас тоже, я уверен.

— Почему ты так думаешь? — я внимательно смотрел на него.

— Без вас я все равно… никуда. — Таро дернул плечом, — знаешь что, Ланс? Мой отец… он совсем другой был. И мама. Понимаешь, я маленький-то думал, это нормально. Ну, это мои родители, я их люблю, они для меня самые лучшие. А потом я думал об этом и понял, что они действительно были другие. Тут ведь у нас вообще про любовь неприлично говорить. А это очень хорошо, Ланс. Это когда ты со своими родителями — как единое целое. Вот как организм, понимаешь, если тебе руку порезали, то больно всему телу. Вот так у нас было…

И у нас троих ведь так же, подумал я, но ничего не сказал. Таро продолжал.

— Дети еще ничего, вот мы с вами же подружились. Дети бывают ничего, но очень быстро становятся такими, как все. А взрослые тут, Ланс, они вообще не знают даже, что любовь есть. Это только считается, что люди женятся, семью заводят. По-настоящему тут любви нет и быть не может. Ну может быть, у кого-нибудь, редко. На самом деле все заняты другим. И ладно бы еще в Цхарна верили, а то только ведь делают вид, что верят, а на самом деле все заняты тем, как бы в жизни получше устроиться, побольше пожрать, одеться, благ получить всяких.