ЭМАС - [9]

Егор не хотел подражать ни тому, ни другому. Он хотел рассказывать, как смешно и нелепо устроен мир. Как странно смотрятся на одной газетной странице рядом объявления о высылке французских открыток в закрытом конверте на указанный адрес за три почтовые марки и о книге заклятий на розыск погибших и пропавших без вести, которую вышлют за две. И с какою тоской будут вспоминать свои сегодняшние жалобы на дороговизну ситного те, кто завтра попадут на фронт. И не стали ли уже паровозы, проносящиеся по эстакадам в несколько уровней над улицами, более важными жителями города, чем сами люди, которые столько труда прикладывают, чтобы обеспечить им удобное скольжение по рельсам в небесах? Обо всём этом писал Егор в своем бюллетене, но имел всего 8 читателей.

Тогда он стал писать на политические темы — про социалистов и борьбу рабочих за свои права. Это, казалось Егору, одновременно и умно, и затрагивает чувства большого числа людей. Читателей прибавилось, но незначительно: их стало 14. Он читал бюллетени видных социалистов и находил, что они ничуть не умнее его, но, однако ж, насчитывали десятки тысяч читателей.

Егор рекламировал свой бюллетень как мог. «Всякий, кому интересны новейшие события политической жизни рабочего класса, могут найти их описания в бюллетене № 45842849», — писал он химическим карандашом на клочках бумаги и рассовывал всюду, где, по его мнению, могли встретиться будущие читатели. В щелях деревянных рабочих бараков у себя за Нарвской заставой, у Народного дома на Обводном канале и в станционных ретирадниках на Балтийском и Варшавском вокзалах. Он даже рассылал по случайным абонентским номерам приглашения читать его бюллетень, хоть и знал, что подобного рода «досаждающая реклама от лиц, абоненту лично незнакомых» категорически запрещена правилами ЭМАСа.

— Ты, Егорка, пиши, как Ваня из литейного: про титьки, ну, или, хи-хи, сам понимаешь… — говорила чернявая Маша, которой он жаловался на непонимание всего окружающего мира. — Не смотри, что мы, барышни, такие стеснительные, это только на публику, а так-то нам знаешь как нравится…

— А разве про то, как странно устроен наш мир, не нравится? — удивлялся он.

— Нравится, и про это нравится, — покорно соглашалась Маша.

Но читательницей Ванькиного бюллетеня она была, а Егорова — нет.

Кто-то посоветовал Егору обратиться к мастерам, которые могли помочь не только разослать приглашение читать бюллетень другим абонентам, но и даже встроить его электрограмму в бюллетени других. Однако цены они заламывали совершенно бессовестные, от 100 рублей, то есть больше всей Егоровой месячной получки. И он ушел от них несолоно хлебавши.

Жизнь больно резала его по сердцу. На празднике в Екатерингофском парке, отданном на откуп рабочим, а потому не очень чистом, но родном, он видел, как не только знакомые девки вились вокруг Ваньки, но и даже незнакомые, с Обводного канала и Лейхтенбергской улицы, от Калинкинского завода подходили со словами, что-де читают его бюллетень и приходят от него в восторг. А Иван расцветал и обещал писать больше.

Егор говорил себе, что и не хотел бы внимания этих дур. Он бы и бросил вести бюллетень, но чувствовал, что если в его жизни и есть смысл, то только в том, чтобы выражать себя, а как это можно было сделать иначе?

Раз вечером, идя вдоль линии Балтийской железной дороги, у старообрядческого кладбища он встретил старичка, разговаривавшего с пьяненьким чиновником.

— Истинно говорю: последние времена наступают. Видишь, уже по сказанному пророком всем номера выдают. И без тех номеров никто не сможет ничего сделать. «И дано ему было вложить дух в образ зверя, чтобы образ зверя и говорил и действовал так, чтобы убиваем был всякий, кто не будет поклоняться образу зверя. И он сделает то, что всем, малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам, положено будет начертание на правую руку их или на чело их и что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его».

— А я вот не имею сего числа и видите — живу-с, — икнул пьяный чиновник.

— Блажен ты, яко не обольщен зверем. В той же главе сказано: «И поклонятся ему все живущие на земле, которых имена не написаны в книге жизни у Агнца, закланного от создания мира». Твое же, значит, имя записано, и уготована тебе жизнь вечная.

— Ишь, — снова икнул чиновник, — думали прежде, что раз мы без номера, то оттого, что голь перекатная. А оно вот как: блаженны и в книге у Агнца записаны!

Егора, который прислушивался к этому разговору, как будто ударило током. Он мигом перемахнул через невысокий деревянный заборчик и подошел к разговаривавшим.

— А кто ж это мы? — спросил он.

— А тебе, мил человек, что за печаль? — подозрительно покосился на него старик.

Но чиновник был рад рассказать любому.

— Мы — а это, стало быть, которые тут живем, без адресов, а у кого нет адреса — тот и в стол адресный, вестимо, не попадает. Пойдем, покажу вам.

И он потащил обоих на кладбище. Суеверный старичок испугался.

— Да не бойся, живые мы.

Чиновник повел их мимо могил богатых купцов и их вдов и завел в один из склепов, откуда лестница вела вниз.