ЭМАС - [2]

В действительности Шауб не занималась политикой, поэтому их интерес друг к другу оказался бескорыстным. Они быстро сблизились, но быстро и расстались. Когда Зубатова высылали из Петербурга, Шауб уверенно шла к тому, чтобы женить на себе князя Багратиона. С тех пор они не виделись.

— Ты… здесь живешь?

— Да. Тебя это удивляет?

— На самом деле нет. Ты никогда не стремился к роскоши.

— Пенсия надворного советника, тем более закончившего свою карьеру высылкой, не предполагает широкой жизни. Впрочем, да, мне здесь нравится. Прекрасное место для тех, кого выбросили из жизни и кто не хочет возвращаться. А у тебя дом где-нибудь на Морской?

Шауб усмехнулась:

— На Дворцовой набережной.

— Рад, что я в тебе не ошибся.

— Почему ты не хочешь возвращаться?

— Мне не с чем возвращаться. Кроме того, меня и не зовут. А зачем ты пришла? Надеюсь, не для того, чтобы попросить меня что-то расследовать?

— Именно.

— Извини, я не хочу.

— Помнишь, когда в кинематографе «Пикадилли» в тебя стреляли, а попали в меня, ты говорил, что теперь мой должник?

— Тебе всего лишь руку поцарапали, — усмехнулся Зубатов.

— Так и просьба у меня несложная. Несложная для тебя.

— Хорошо.

Шауб торжествующе улыбнулась и вытащила из сумочки несколько карточек с наклеенными на них лентами электрограмм. Так делали, когда хотели сохранить корреспонденцию. Многие, кто раньше вел дневники, теперь завели большие альбомы, куда вклеивали все сообщения — и свои, и чужие, подписывали дату и время, вкладывали фотографические карточки.

— Вот, это две электрограммы весьма легкомысленного содержания, отправленные якобы мною одному человеку, который передал их моему… мужу, — она усмехнулась. — Абонентский номер отправителя мой, но я их не писала. Кто-то сделал это от моего имени. Я хочу знать — кто и как.

Зубатов повертел в руках картонки. Слово «легкомысленные» было довольно мягким для них, но суть передавало верно.

— Надеюсь, тебя после этого не выселили из дома на Дворцовой набережной?

— Нет. Но могли.

— Хорошо. Я напишу тебе, когда что-то узнаю.

— Спасибо. Мой номер там есть, буду ждать.

Проводив Лизу, Зубатов пошел в кухню, разогрел примус и поставил кипятиться чайник. В такие моменты, когда переполняют эмоции, нужно что-то делать физически.

15 лет назад он начал то, что потом прозвали «зубатовщиной»: при помощи полиции и на её деньги создавались общества фабрично-заводских рабочих, задачей которых было повысить материальный и культурный уровень пролетариев. От клубов и касс взаимопомощи они доросли до защиты прав работников перед начальством. Тем самым низшие городские классы выводились из-под действия революционной пропаганды.

Опыт был более чем успешным, о чем свидетельствовало, в частности, шесть за два года покушений на Зубатова со стороны анархистов, разглядевших в нем угрозу своему делу. Хотя его личность и была засекречена, а публикация фотоснимков с ним воспрещалась. Тогда он подготовил и подал начальству соображения о создании нового общественного порядка, при котором люди, склонные к противоправным действиям, не могли бы получать для этого возможности. С приложением подробного плана, как этого можно достигнуть. Но Зубатов рассыпал бисер перед свиньями. Высказанные идеи шли вразрез с представлениями правящей верхушки и были осмеяны, а его самого, опасаясь скандала, отправили в отставку, обставив её интригами и сплетнями.

Довольно быстро он научился без всякого злорадства читать в газетах новости, что очередной бомбой взорван губернатор или полицейский начальник, а через неделю-другую равнодушно — скупую сводку о состоявшейся казни террористов. Случившаяся вскоре неудачная революция, спровоцированная вышедшим из-под контроля зубатовским ставленником священником Гапоном, сделала окончательно невозможным для него возвращение на службу, но и это Зубатова нимало не огорчило. Ему не дали сделать новый мир, и не было никакого смысла пытаться спасти старый.

Однако, видимо, он не смог до конца пережить воспоминания о том времени, поэтому решительно отказывался от любых предложений заняться разыскной деятельностью в частном порядке. И Лизе тоже бы следовало отказать, но было поздно: она уже, одним своим появлением, разворошила то, что он так тщательно упаковывал в памяти.

Глава II

В адресной книжке абонентов ЭМАСа Зубатов отыскал номер Евстратия Медникова, начальника стола наружного наблюдения петроградского охранного отделения, которого когда-то вырастил из простого филёра. Медников был единственным из оставшихся у него в этом ведомстве друзей. Через несколько минут после отправки электрограммы ЭМАС отстучал ответ: встреча назначена через час в одном из ямских трактиров на Лиговке.

Идти туда было недалеко, и Зубатов решил прогуляться. Прочерченный по линейке Обводный канал был сам по себе неширок, так что 3–4 баржи с трудом расходились на нём, и тянувшие их буксиры отчаянно свистели друг другу. Но таково было пространство канала, что даже две, построенные одна над другой, линии воздушных железных дорог, втыкавшие свои стальные опоры в его берега, не казались громоздкими. На пересечении с Московско-Виндаво-Рыбинской чугункой они расходились огромными петлями и долгими кривыми, так что поезда могли, почти не снижая скорости, переходить с одного пути на другой. И только громко клацали, переключаясь, механические стрелки, распределяя бесконечно движущийся поток составов по одному лишь им ведомому алгоритму.