Элоиза - [29]

— Да, здорово меня морозом прихватило, — вздохнул Славка, с грустью рассматривая покрасневшие, распухшие пальцы, — Я даже не думал, что такое может быть.

— Может, — кивнула баба Аня, на минуту отрываясь от замешивания теста на блины, — Кто ж зимой без варежек на улицу ходит?

Славка хотел сказать, что тогда он мог и без пальто и ботинок из дома выбежать, потому что не мог думать ни о чём, кроме Элоизы, но промолчал. Посмотрел на окно, затянутое морозным узором, потом на пляшущие в печи языки весёлого пламени и закрыл газа.

Ночью он спал плохо, видел тревожные сны. То бежал куда-то, то падал в бездонную пропасть-тьму, то брёл по застывшему, замёрзшему морю, бесконечно обходя заледеневшие волны и борясь со штормовым ветром… Несколько раз просыпался и подолгу не мог заснуть, лежал и вслушивался в ночь. Где-то под полом попискивали мыши, за стеной жалобно-тоскливо выл ветер, словно умоляя, чтобы его впустили в дом, а в комнате тихонько тикали ходики. Пусто как-то.

…Где ты, Элоиза? Что хранит тебя, что согревает? Хочется верить, что ты сыта и тебе тепло. Хочется, но почему-то не верится.

Я так устал, Элоиза… Устал от бесконечных «что с тобой, Слава?», от нескончаемой дороги, от постоянного ожидания. Но я не остановлюсь. Не остановлюсь, пока не найду тебя, котёнок мой. Даже если мне придётся искать тебя вечно… Что ж, я этого заслуживаю.

Сказать «я виноват» — значит, не сказать ничего. Что толку каяться и сожалеть сейчас? Что бы я ни сказал — это будут лишь слова, пустое сотрясение воздуха. Слова бесполезны и беспомощны, я понял это. Всё, что я могу и должен сделать сейчас — вернуть тебя. Удержать, не отпустить. Я люблю тебя, моя девочка. И хочу, чтобы ты жила.

Знаешь, Элоиза… ТЕМ утром, проснувшись и не найдя тебя, я осознал, что потерял. Что я не умел ценить, хотя и думал, что ценил. Чего не понимал. Чего не видел. О чём никогда не задумывался раньше.

Мне страшно, Элоиза. Я вдруг понял, что это такое — остаться одному. Некуда идти. Везде лишь холодные стены. Люди… Они живут только собой, своими желаниями, мечтами, пороками. Если я исчезну, ничего не изменится в мире. Ну, поплачут родители, пошумят недельку знакомые… А о тебе и поплакать-то некому. Только мне.

А недавно я понял, почему все те, кто был, отрекались от тебя. Ведьма, не такая, как все — вот причина. Ты же во многом выше нас. Ты умеешь по-настоящему видеть, слышать, чувствовать этот мир. Ты владеешь древними знаниями. Люди не понимают тебя, кто-то завидует, кто-то боится. Непонимание рождает неприязнь и ненависть, заставляет людей отталкивать тебя, гнать. Человеку нужно кого-то ненавидеть, чтобы самоутвердиться. Это глупо, но так оно и есть. Я понял это, когда и сам стал «белой вороной». Слышала бы ты, что говорят за моей спиной однокурсники… Пустое, Элоиза. Всё это — далеко не главное.

Главное — чтобы ты жила. Даже не обязательно рядом со мной… Чтобы просто жила. Любимая…

Не уходи, Элоиза. Не беги от меня, не прячься. Ведь от любви, ровно как и от себя, невозможно убежать.

Девочка моя, я готов искать тебя всю жизнь. Только дай мне одну лишь надежду — на то, что однажды я найду тебя снова…

Утром за завтраком баба Аня сказала:

— Всю ночь вокруг дома кошка ходила. Снег на крыльце и под окнами — весь в следах. Не тебя ли искала?

— Не знаю. А может, это Ваша Муська мышковала? — предположил Святослав.

— Да вроде она всю ночь на печи спала… Тоже как и я старая стала, мышей не ловит. Охотница, тоже мне, — пожурила баба Аня Муську — пушистую серую кошку, дремавшую у Славки на коленях.

Парень почесал кошку за ухом, и она довольно заурчала. Славик вспомнил, что Элоиза-кошка так не делала. Она закрывала глаза, дёргала ушком, благодарно тыкалась прохладным носиком в ладонь, а уж потом подставляла шею (погладь здесь!) и мурлыкала: то тише, то громче…

После завтрака Святослав встал-таки с кровати. Боль в ногах за ночь стихла, но не исчезла совсем, да и колени подкашивались прямо как после тяжёлой болезни. С трудом доковыляв до окна, Славка почувствовал себя покорителем горной вершины.

— Тяжело? — с беспокойством спросила баба Аня, вытирая свежевымытую тарелку узорчатым полотенцем.

— Угу, — промычал Славка, тяжело дыша.

— Ничего, милок. Сейчас вот закончу с посудой, разотру тебя целебной мазью.

— Не надо мазь. У меня и так всё пройдёт.

— Будешь спорить со старухой? — спросила баба Аня с укоризной.

Конечно, Святослав капитулировал. Да и после мази стало гораздо лучше. Славка даже кое-как влез в валенки (ботинки на распухшие ноги налезать отказались) и выбрался на улицу.

Снег. Кругом только снег. На ветках деревьев в саду, на старом плетне, на крышах соседних домов. Даже небо казалось снежным. На колодезный журавль села синица. Стряхнула маленький снежный сугробик, весело пискнула и распушилась, став смешным таким шариком. Похожий шарик до сих пор висел на ёлке у Славки дома.

Он думал: может, Элоиза вернётся на Новый год? Нарядил ёлку, накрыл на стол, сам наготовил салатов… Загадал под бой часов по телевизору: вот сейчас, с последним ударом она позвонит в дверь… Но она не позвонила. Славка до утра сидел и ждал. Догорели все свечи, выдохлись пузырьки из шампанского, затихли за окном голоса гуляющих прохожих, потом заведённый по привычке будильник прозвонил в шесть тридцать утра… А она так и не пришла.