Эльмолин - [10]

Тут Сибилла почувствовала, что у нее пошла кругом голова. «Это же…»

Начала она: «Не купить, и все же взять. Это же…» Она хотела сказать: Это же значит украсть. Но она не решилась произнести такое вслух и поэтому сказала: «Может быть, это значит получить? Получить в подарок.»

Она глубоко вздохнула — такое облегчение принесла ей эта мысль.

«Нет, Сибилла, — сказал Гауни, — Это значит не получить и не украсть. Это фокус. Мой фокус.» Он произнес это очень членораздельно. «Сегодня я, как обещано, покажу вам превращение обычной осенней ярмарки в сладкую ярмарку. Пошли!» С этими словами он сорвался с места.

Любопытство заставило Сибиллу и Гайни последовать за ним.

«Что, он действительно может колдовать?» Спрашивала, запыхавшись на бегу, Сибилла.

Гайни отвечал, сопя: «Я–то откуда знаю? Может, и вправду может.»

«Но ведь этого никто не умеет.» Размышляла Сибилла.

«Но ты же можешь летать.» Возразил Гайни.

Эти слова сразу убедили Сибиллу в том, что Гауни тоже вполне может делать что–нибудь подобное — например, колдовать.

Поравнявшись с гончарной лавкой, Сибилла вдруг остановилась. Она замерла и долго стояла, забыв о фокусах Гауни, не думая о том, что Гайни ее ждет. Она вспомнила горшечника, которого видела однажды за работой. Он стоял возле своего круга и с силой вращал его босыми ногами. Его руки едва касались глиняного кома, вытягивая его, расширяя и постепенно придавая ему форму кувшина. Странно, но это так глубоко тронуло Сибиллу, что она все помнила до сих пор.

Она купила маленькую обливную глиняную птичку — коричневую, разрисованную пестрыми цветочками кукушку. Отверстие на груди можно было то зажимать указательным пальцем, то открывать. И тогда, если подуть в птичку, раздавался тихий свист. Для Сибиллы птичка совсем не была мертвой вещью. Она была такой же живой, как все горшки и кувшины, выросшие из глиняного кома под руками гончара.

«Скорее!» Закричал Гауни, вторгаясь в ее раздумья. «Хватит тебе возиться с этоим дурацким свистком! Немедленно сделай двадцать шагов назад!»

Сибилла отвлеклась от своей кукушки и тут же с удивлением обнаружила, что держит в своей руке теплую, густо посыпанную сахарной пудрой пышку.

«Это фокус». Пояснил Гауни. «Не успели вы отойти на двадцать шагов, как я уже вам кое–что достал!»

Затем изумленная Сибилла получила от него красное яблоко, потом горячие сосиски. Но это было еще не все. Гауни затолкал их в довольно грязный промежуток между двумя палатками, где, под развевающимися флажками, они втроем дружно съели целый стакан меду с помощью указательных пальцев. Сибилла отметила, что после этого палец Гайни стал значительно светлее. Ее собственный палец порозовел, а у Гауни остался, каким был.

Все, что вскоре после этого случилось, Сибилла увидела не сразу. Где–то возле палаток началась суматоха, крикнули полицейского. Гауни рядом не было. Но все это Сибилла заметила только в тот момент, когда Гайни шепнул ей: «По–моему, Гауни попался!»

Гайни потянул Сибиллу за собой. Они оказались в толпе зевак и тут увидели Гауни в руках усатого блюстителя порядка.

«Что случилось?» Грозно спросил полицейский.

«Он украл!» Кричал толстый мужчина. «Смотрите, у него в руке пряник! Вот!»

«Это правда?» Поинтересовался полицейский. И Гауни заревел. «Да, — рыдал он, — но я так хочу есть, а здесь так вкусно пахнет, а уменя нет денег, а один единственный пряник, только один, вот этот, похожий на сердце, здесь их так много…»

Толстые люди и в те времена бывали весьма скупыми, а пряничник был толстяком. Но… то ли он не хотел войти в нашу историю таким бессердечным, то ли дело в том, что человек, который целый день выпекает пряники, да еще в виде сердец, и еще лошадок и медовых куколок и который с давних пор вдыхает запах меда… что такой человек просто не в состоянии сделать ничего другого, как подарить голодному мальчику впридачу к украденному сердцу еще и лошадку, покрытую толстым–толстым слоем глазури.

Короче говоря, пряничник именно так и сделал.

Шумно вздохнув, полицейский сказал с явным облегчением: «Ты не должен больше никогда так поступать.» И слегка пихнул Гауни ногой, после чего тот отлетел от палатки пряничника метров на десять.

Сибилла крепко сжимала в ладони глиняную птичку, такую гладкую и круглую. Это служило ей утешением после всего случившегося, во что она просто отказывалась верить. Она сказала себе, что все это было лишь недоразумением и постаралась опять стереть это из памяти, как со школьной доски.

«А ты действительно умеешь колдовать?» Спросила она Гауни.

«Конечно умею, — засмеялся он, — но теперь у меня пропало всякое желание, раз они это не так понимают. Пошли в балаган!»

Трое детей покинули торговые ряды и побежали узким подземным переходом, проложенным под одним старинным домом, прямиком на маленькую площадь. Далеко позади осталось светлое пятно входа. Все, что ветер подхватывал на площади — солому, фантики, выброшенные бумажки, бечевки, куринные перья и всякую всячину — он сгонял сюда, в переход.

Выбравшись наверх, Гайни, Гауни и Сибилла отправились искать тир. Найти его было проще простого: оттуда неслась пронзительная музыка, непрерывно раздавалось щелканье выстрелов. Везде были развешаны разноцветные флажки. Канатоходец уже бегал над головами по своему раскачивающемуся канату. Иногда казалось, что он теряет равновесие, и тогда раздавались крики зрителей, а женщины закрывали при этом руками рот. Глаза они не закрывали, потому как несмотря на страх, перехватывающий дыхание, они все же не желали пропустить момент, когда он, не дай Бог, рухнет вниз. Ему дивились все: ведь он не натягивал под канатом защитной сетки, только стелил на мостовой тонкий слой мелко нарезанной соломы. Возможно, отсюда и произошло его прозвище: Соломорезка.