Элмет - [36]

Но мы все равно продолжали следить за этими парнями. Мы отмечали их особую манеру двигаться, их посадку на байках — слегка ссутулившись и широко растопырив локти, — когда они брались за руль и с ревом газовали на холостом ходу.

Мы так редко видели других людей, что с увлечением слушали даже самые обычные истории из их жизни; и, хотя я любил наблюдать за букашками и птицами, наблюдение за человеческими существами было не в пример интереснее.

После охоты на кроликов молодые странники садились на свои байки, стартовали, разбрызгивая колесами грязь, и уносились вдаль по тропам на поиски чего-то другого — уж не знаю, что они там еще искали. Мы могли идти за ними на шум, но, если они не делали новых остановок поблизости, слежка в этот день прекращалась. Нам приходилось ждать следующего раза, когда они выедут на охоту или устроят гонки по пересеченной местности. А в остальное время мы всегда могли понаблюдать за кроликами.

Однажды ночью я никак не мог уснуть, хотя был совершенно измотан — весь день проработал с Папой в роще. Спину ломило после взмахов тяжелым топором, которым я разделывал стволы поваленных Папой деревьев. Руки ныли после подъема толстых обрубков на колоду и последующей колки дров. Бедра горели после приседаний и подъемов с разными слишком тяжелыми для меня грузами, которые я перетаскивал на папин склад или в наш дом. Земля в роще была неровной, усеянной камнями, сломанными ветками и опавшей листвой в разной степени разложения. К этому добавлялась молодая поросль и толстые корни от мертвых старых пней. Ходьба по такой местности обернулась болью в лодыжках, а кожу саднило от соленого пота, почти непрерывно стекавшего по лицу на протяжении нескольких часов.

И тем не менее глаза мои не хотели слипаться; взгляд был таким же ясным, как утром и на протяжении всего этого дня, и мне до сих пор виделись пестрящий солнечными пятнами полог леса, колеблемая ветерком зелень и мой отец, методично обрубающий ветви, которые потом собирали мы с сестрой. А поскольку взгляд мой оставался живым и ясным, то такими же были и мысли. Всякий раз, когда мне казалось, что наконец-то подступает сон, его тотчас прогоняло очередное колоритное воспоминание о прошедшем дне. И вот так, между сном и бодрствованием, я провел почти два часа, а потом откинул одеяло и поднялся с постели. Сунул ноги в тапочки и через две внутренние двери прошел на кухню.

Там я обнаружил сестру, которая стояла перед окном и, отодвинув правой рукой край занавески, смотрела куда-то в ночь. Небо было темным, не считая тонкого серпа нарастающей Луны и Венеры над горизонтом, как будто сконцентрировавшей на себе лучи Солнца. Она казалась крупнее, чем я видел ее когда-либо прежде.

На столе обнаружился кувшин домашнего сидра. Кэти уже выпила примерно половину.

— Тоже встал, Дэнни?

Она крайне редко называла меня так. Головы она не поворачивала, но услышала, как я перешагнул порог и остановился, глядя за окно мимо нее.

Я сказал, что мне не спится, как и ей, судя по всему. Вслух удивился тому, что после дневных работ наши тела устали, но головы почему-то остаются свежими.

— Наверно, я просто слишком разозлена, чтобы спать, — сказала Кэти.

Это заявление меня поразило. И я поинтересовался, что могло ее так разозлить.

— Да я все время злюсь, Дэнни. А ты разве нет?

Я сказал, что вовсе нет. Я сказал, что вообще почти никогда не злюсь, а она в ответ повторила, что разозлена постоянно.

Она сказала, что иногда чувствует себя распадающейся на части. Как будто одна часть ее стоит обеими ногами на земле, а в то же время другая часть бежит вперед, прямо в ревущее пламя.

Я провел с ней еще часа два. Мы допили кувшин сидра, а потом прикончили еще один.

Когда она наконец согласилась отправиться в постель, я вернулся в свою комнату и заснул так быстро, что почти забыл события той ночи. Словно они были частью моего сна. Сна о пламени. Сказать по правде, в те дни я думал, что самым затяжным конфликтом в моей жизни будет тот самый, что я каждую ночь переживал во сне. Иногда мне казалось, что могу спать вечно. А иногда при возвращении из сна в реальный мир я чувствовал себя так, словно только что вылез из собственной кожи, подставляя дождю и ветру свою багровую ободранную плоть.

Глава двенадцатая

— Этот сраный ублюдок еще и выиграл в лотерею!

— Кто?

— Я о сраном ублюдке, который вчера выиграл в лотерею. Кажется, в «Евромиллионах»[6]. Не главный приз, но все равно куш неслабый. Он и без того миллионер, так еще и тут привалило.

Мы с Кэти стояли на парковке позади Рабочего клуба. Покрытие здесь не ремонтировали, наверно, уже лет сорок. Зимние морозы деформировали его до такой степени, что ям было больше, чем плоских участков, а крупные корявые куски асфальта, вывороченные и отброшенные в сторону, образовывали по периметру площадки нагромождения, похожие на обломки горгулий среди руин старинного собора. Некоторые ямы были настолько глубокими, что на их дне виднелся коренной грунт, лишь слегка подчерненный остатками гудрона. Когда-то здесь имелась белая разметка для паркующихся машин, но она давно уже исчезла без следа. И все вокруг было усеяно бело-серыми засохшими плевками жевательных резинок.