Элмет - [26]

Ее волосы убраны под сетку, а черты лица трудно разглядеть из-за больших очков. Она в белом кафешном прикиде; руки упираются в поверхность прилавка, как в крышку сюрпризной шкатулки, откуда в любой миг может выскочить подпружиненный чертик.

Пара голов поворачивается в мою сторону. Но большинство никак не реагируют. Я продвигаюсь по узкому проходу между столами. Я хочу подобраться поближе к женщине, прежде чем ответить на вопрос. Не хочу кричать через головы посетителей. Я хочу обратиться к ней шепотом.

Несколько недель я не пользовался своим голосом. Сейчас пойдут хрипы и сипы, как пить дать.

Женщина улыбается, несмотря на мою грязную одежду и чумазое лицо. Уже неплохо. Не иначе, всяких тут навидалась.

— Здравствуйте, — говорю я ей. — Мне бы хотелось чего-нибудь горячего. Чего не жалко, я уже много дней нормально не ел. Вот только заплатить нечем. К сожалению. Поверьте, я не шучу.

По ее лицу непонятно, расслышала она меня или нет. Я произнес эти слова почти шепотом.

Но вот она кивает, а улыбка становится сочувственной. Она оборачивается к девушке лет семнадцати со светлыми волосами, собранными в тугой пучок на затылке. Женщина понижает голос, чтобы ее не слышали клиенты в зале:

— Принеси этому пацанчику порцию пирога — из тех, что у нас в излишке, усекла? И навали картошки и овощей по полной. Я чек не отбиваю, так что смотайся на кухню и скажи им сама.

Девушка оглядывает меня с ног до головы и отправляется выполнять распоряжение.

Женщина вновь сочувственно улыбается.

— Садись за стол, дружочек, — говорит она. — Я сейчас подам чай.

Чай хорошо заварен. Я разбавляю его молоком и пью, пока он не остыл. Приносят тарелку. Мясной пирог, еще и политый соком от жаркого. Горох и морковь также с подливой. Ароматный пар, поднимаясь над тарелкой, щекочет мои ноздри. Сбоку горкой лежит жареный картофель. Я все это подсаливаю и брызгаю уксусом.

Так много еды.

Щедрость незнакомцев.

Случайных незнакомцев.

Семейка нездешних путников поднимается из-за стола. Они выуживают из кошельков мелочь и кладут монеты на пластиковую поверхность стола. Девочка ковыряет пальцем в носу. Мальчик берет маму за руку. Дверь за ними захлопывается.

Я уплетаю за обе щеки. Оглядываюсь, проверяя, не смотрит ли кто-нибудь в мою сторону, прежде чем дочиста вылизать тарелку. Мне приносят яблочный пирог с заварным кремом. Я поглощаю его столь же быстро и снова вылизываю тарелку. Потом переношу свою пустую посуду и столовые приборы на стойку перед кухней. Я благодарю их всех и повторяю благодарности еще раз, а они улыбаются и кивают.

Доброта незнакомцев. Доброта женщин. Женщин, приносящих свою выпечку соседям и никогда не пропускающих родительские собрания в школе. Женщин, умеющих слушать. Женщин, знающих, что нужно сказать.

Я покидаю кафе. Автостоянка залита солнцем, машины катят по трассе сплошным потоком.

Водитель-дальнобойщик стоит, прислонившись к дверце кабины. Он глядит на меня и спрашивает:

— Подвезти?

Глава восьмая

Мама жила с нами в доме Бабули Морли. Но не постоянно. Время от времени. Она появлялась и исчезала. Как и Папа. Иногда она приходила сама, иногда ее приводили. Иногда мы успевали увидеть ее до того, как она поднималась в свою комнату. Иногда не успевали.

Дома она спала. Можно было подумать, что ей тысяча лет от роду и каждый ее день длится, как наш месяц. Проснувшись, она вставала с постели и уходила. Потом возвращалась спустя недели как ни в чем не бывало, будто после ежедневной работы или прогулки на свежем воздухе. И долго-долго спала, а мы жили обычным порядком: уходили и приходили, посещали школу, обедали, ужинали, укладывались спать.

Когда она приходила, я стирал ее одежду. После того как она исчезала, я стирал ее простыни.

Мама оставляла грязную одежду в вещевом мешке снаружи у двери ее спальни. Бабуля Морли посылала меня за мешком, чтобы отнести его в прачечную комнату рядом с кухней, где всегда было холодно и сыро. Эти холод и сырость исходили от растрескавшегося линолеума на полу, и после стирки я часами сидел, задрав ноги к огню на газовой плите, чтобы снова почувствовать себя сухим. Холод и сырость проникали через носки в ноги и оттуда распространялись по всему телу вплоть до головы. То же самое происходило с теплом, когда я сидел у огня.

В той комнате я первым делом вываливал мамину одежду на пол: развязывал тесемки мешка, переворачивал его и тряс, держа пальцами за уголки. Кофты, блузки, носки, трусы, лифчики, джинсы. Скромный набор вещей, небрежно засунутых в мешок. Носили их с аналогичной небрежностью. Носки прохудились на пятках и растянулись в районе пальцев. Резинка трусов выглядывала из прорех в синтетической материи, которая имитировала кружева, вот только отверстий в этих заношенных псевдокружевах было больше, чем задумывалось производителями. Белые вещи посерели, а серые стали лиловыми. Темные вещи, изначально имевшие цвет ночного неба, приобрели мутно-грязный оттенок наспех вытертой классной доски.

Джинсы истерлись на коленях и в паху. В них было больше синтетики, чем натурального хлопка, из-за чего материя многократно растягивалась, сжималась и теперь в точности повторяла контуры маминых бедер и ног.