Елизавета. Золотой век Англии - [69]

Что есть это второе светило,

Что нас сияньем своим озарило?

Добродетели Елизаветы,

Благословившие нас своим светом[549][550].

Елизавета, в которой слились Глориана, Кинфия и Венера, сулит рай и одновременно разжигает и гасит сексуальное желание. Неподвластная возрасту и времени, она сочетает в себе идиллию вечного счастья с совершенной любовью и совершенным целомудрием в мистическом божественном союзе[551].

В предпоследний день визита Елизавету в девять утра разбудили звуки песни про майский день, которую трое одетых селянами музыкантов исполняли под ее окном. Днем она посмотрела игру в волейбол двух команд по пять человек. Вечером того же дня для нее устроили фантастический фейерверк, а после него — роскошный «банкет» с белым вином и сладостями, накрытый в освещенной сотней факелов галерее в саду[552].

Утром четверга, как только Елизавету полностью одели и накрасили, в уединенном саду под окнами ее апартаментов была разыграна захватывающая маска, которая, возможно, послужила прототипом сцен с Титанией из «Сна в летнюю ночь» Шекспира. В окружении фанфар и корнетов появлялась королева фей и ее подданные. Станцевав перед Елизаветой, они выразили ей свое почтение, после чего феи исполнили песню в шести частях под аккомпанемент лютни и ансамбля виол:

Элиза — чистейшая из королев,

Гулявших когда-либо средь этих древ.

Очи Элизы — две божьих звезды,

Несущие мир без войны и беды.

Длань Элизы — прекрасный хрусталь.

Слова ее — мед, что растопит печаль.

Перси Элизы — два светлых холма,

Оплот доброты, что не ведает тьма.

Благословенны богами места,

Коли Элиза вступает туда[553].

Елизавете так понравилось представление, что она еще дважды просила его повторить[554].

Вскоре после этого она взобралась в свою карету, и королевская свита устало двинулась в обратный путь к столице. Проезжая мимо озера, она встретила поэта, прочитавшего ей прощальный стих, в котором рефреном повторялась строка: «Ведь как остаться лету, когда уходит солнце?»[555]

Ярким и разнообразным представлениям в Элветхеме не было равных за все летние поездки Елизаветы, не считая восхитительных спектаклей, которые Лестер ставил для нее в Кенилворте. Для последних пришлось снести целую деревню, чтобы освободить место под огромное озеро, а десятки рабочих трудились неделями, покрывая специальным составом напоминающие иголки листья сотен кустов розмарина, на которые потом было нанесено сусальное золото, красиво блестевшее в свете факелов[556].

Гостеприимство Хартфорда и возведенные им постройки, на которые в целом ушло более 6000 фунтов (6 млн фунтов при пересчете на современные деньги), было высоко оценено королевой. Однако его старания не были никак вознаграждены. На прощание королева заверила Хартфорда, что «его прием был столь великодушен, что наградой ему будет с этих пор ее особое расположение»[557]. Если она намеревалась своим приездом выказать свое пренебрежение к Хартфорду и его супруге, то он с блеском прошел испытание. Но за этим не последовало ни почестей, ни наград. Напротив, к ужасу Бёрли, через четыре года королева опять заточит Хартфорда в Тауэре по подозрению в том, что его семья снова претендует на престол. Жена Хартфорда Фрэнсис, «очень плохо одетая» и, как говорят, «совершенно обезумевшая», умоляла Елизавету проявить милосердие, стоя под наружной дверью личных покоев королевы во дворце Уайтхолл, но та отказалась ее принять[558]. В этот раз брат и невестка не смогли ей помочь. Лишь спустя какое-то время Елизавета отправила Фрэнсис письмо, в котором написала, что, с ее точки зрения, проступок Хартфорда «не более пагубен [и] злонамерен, чем непристойное и высокомерное проявление презрения к Нашему прямому запрету». Она обращалась к Фрэнсис неформально, называя ее «милая Фрэнки», однако насколько это могло утешить обезумевшую от горя жену, ее нисколько не интересовало[559].

Елизавета действительно была королевой на виду, но королевой с хваткой; несмотря на сказывающийся возраст, она стремилась показать, что все еще уверенно контролирует ситуацию. И никому, от давних членов Тайного совета до менее значимых придворных, не дозволялось об этом забывать.

9 Внутренний враг

В понедельник 6 июля 1590 года, вернувшись в Гринвич после трехдневного пребывания в гостях у лорд-канцлера Хэттона в Или-Плейс, Елизавета, немало обеспокоенная предметом предстоящего обсуждения, своим лучшим почерком написала в Эдинбург Якову VI следующее письмо:

Позвольте предостеречь Вас, что в обоих королевствах, Вашем и Моем, поднимает голову секта изменнического толка, члены коей не желают признавать над собою королевской власти, но признают лишь власть пресвитеров и жаждут править с нами наравне, оправдывая сии воззрения Словом Божиим, каковое трактовать они считают вправе лишь самих себя. Нам надлежит обратить на них самое пристальное внимание, ибо в сердцах наших подданных они сеют сомнения в вере и непогрешимости нашей. Свои же помыслы касательно того, сколь пагубные следствия сие может поиметь, Я предпочту оставить при себе, а не доверять бумаге[560].

Тревога Елизаветы объяснялась полученным ею незадолго до этого донесением Хэттона о группе протестантских диссидентов, называвших себя пресвитерианами. Эти люди не просто осмелились критиковать ее религиозные реформы, но и вознамерились заменить созданную ею систему более радикальной кальвинистской альтернативой. Королева была убеждена, что все эти так называемые святые, кальвинисты во втором поколении, многих из которых обучал и вдохновлял женевский преемник Кальвина Теодор Беза, еретики и раскольники, поскольку отвергают ценности монархического мироустройства, завещанного людям самим Господом, и склоняют верных ей подданных к предательству не менее, чем Филипп II или папа римский.