Елизавета. Золотой век Англии - [129]

.

После двух месяцев напряженных переговоров голландцы согласились признать, что их страна должна королеве 800 000 фунтов (800 млн в пересчете на современные деньги). При этом они обязались незамедлительно начать выплачивать половину этой суммы по 30 000 фунтов в год. Остальное договорились уплатить в будущем, когда все стороны заключат мир с Испанией. Нидерланды также обязались взять на себя половину расходов на содержание 3000 английских солдат, продолжавших сражаться в армии герцога Морица. В любом случае оставалась еще вторая половина долга с ежегодным обязательством в 40 000 фунтов[1148].

Тем временем Елизавета отклонила страстный призыв Эссекса к продолжению войны, заявив, что намерена лишь отсрочить мирные переговоры[1149]. В свойственной ей двусмысленной манере она отложила важный вопрос в долгий ящик. Да, она желала мира, но уже не хотела, как в 1588 году, проявлять инициативу по налаживанию дружеских отношений со старым врагом. Ни Елизавета, ни Филипп не были готовы закончить войну с запятнанной честью.

Королева предпочла попросту устраниться. Отныне в борьбе за душу Европы протестантская Англия будет принимать лишь пассивное участие. Филиппу Елизавета категорически не доверяла и уже смирилась с тем, что на ее веку мира с Испанией не будет. В конце концов, военные действия во Франции прекратились, эрцгерцог Альбрехт слыл человеком разумным и желал прекращения войны любой ценой, а голландцы начали выплачивать задолженность. Таким образом, Елизавета вполне могла себе позволить немного отступить не в ущерб собственным интересам[1150].

Бёрли был смертельно болен и не выходил из своего дома на Стрэнде. Еще в апреле из-за проблем со здоровьем он просил позволить ему не являться ко двору. В конце июля он уже был слаб настолько, что едва мог самостоятельно встать с постели. Горло распухло, постоянно болело, и он с трудом мог глотать. О его последних днях доподлинно известно мало, однако новости из Франции и Нидерландов его наверняка порадовали. Наконец-то война в Европе, стоившая Елизавете стольких средств и унесшая столько жизней, заканчивалась, и для Англии отнюдь не плачевно. Отрадно ему было и сознавать, что переговоры с голландцами члены Тайного совета вели под руководством его сына. Эссекс был в опале и до конца лета не высовывался[1151].

Бёрли не стало в пятницу 4 августа между шестью и семью часами утра, за два дня до подписания договора с Нидерландами. Ему было семьдесят семь лет. Говорят, последними его словами были: «Господи, прими дух мой. Господи, помилуй меня»[1152]. Незадолго до этого в Бёрли-хаус прибыла Елизавета, чтобы проводить в мир иной человека, который полвека назад помог ей прийти к власти[1153]. Она собственноручно кормила его бульоном и заботилась о нем лучше любой сиделки. Об этом Бёрли написал в своем прощальном письме сыну. Последним его напутствием Роберту были следующие слова: «Лишь служа королеве, ты служишь Господу Богу, а всякая иная служба есть иго Диавола». Памятуя о его первых шагах при дворе, невольно задумаешься о скрытой в этом послании иронии[1154]. С Бёрли уходила целая эпоха. И Елизавета ощущала это сильнее других.

18 Новые фронты

В конце сентября 1598 года Елизавета наслаждалась последними деньками летнего путешествия в Нонсач, когда через Париж, Венецию и Гаагу просочилась новость о смерти Филиппа II. После двух месяцев невыносимых мучений от артрита 70-летний испанский король в последний раз принял таинства католической церкви в своем кабинете-спальне в Эскориале и умер в присутствии своего сына и наследника, будущего Филиппа III, и инфанты. В свои последние, томительные дни он был так поражен пролежнями, что его врачи, чтобы слить гной, были вынуждены залезать под кровать и прорезать снизу отверстия в матрасе[1155].

Посол Венеции в Мадриде, отметив, что у 20-летнего сына Филиппа была присущая Габсбургам выступающая вперед челюсть, в целом отзывался о нем в хвалебных тонах: «Приветливый, серьезный, сдержанный, любимый теми, кто ему служит»[1156]. Данная характеристика, многократно повторенная разными людьми, способствовала распространению мифа о том, что Филипп был кротким и приятным человеком, который увлекался верховой ездой, любил музыку и считал, что достоинство испанской монархии — в стремлении к миру и демонстрации своего великолепия[1157].

В действительности новый король Испании не имел ничего общего с этим описанием. На удар он предпочитал отвечать ударом, согласившись с рекомендацией дона Балтасара Аламоса де Барриентоса, высказанной им в меморандуме на восшествие Филиппа на престол:

Заключать мир с Англией неуместно и невыгодно, ибо такому миру не быть прочным. Английская корона в высшей степени посрамлена той женщиной. Она раскольница и противница нашей религии и, следовательно, никогда не будет доверять нам. Мир с ней будет весьма ненадежным[1158].

Филиппа III не нужно было долго убеждать. К еретической незаконнорожденной королеве он питал чувства едва ли более теплые, чем те, что испытывал его отец. Однако он осознавал масштабы человеческих и материальных потерь, понесенных в результате разгрома Великой армады в 1588 году. Из-за банкротства его отца предпринять что-либо подобное снова было невозможно. Однако Вервенский мир предоставил молодому королю возможность открыть новый, пусть и не очень широкий фронт в войне против Елизаветы, где, по его мнению, он мог одержать уверенную победу. Он принял решение напасть на Ирландию, мягкое подбрюшье Англии. Филипп рассчитывал ограничиться небольшим войском, поскольку в Испании говорили, что за пределами Дублина англичане обороняют Ирландию по остаточному принципу, при этом почти все коренные ирландцы были ревностными католиками. Реформация Ирландию почти не затронула. Генриху VIII даже не удалось распустить многие отдаленные ирландские монастыри. Ситуация для Испании была выигрышной: Ирландия пребывала в состоянии открытого бунта, и это продолжалось уже последние четыре года