Елизавета. Золотой век Англии - [128]

Припертый к стенке, Генрих заявил, что ему приходится выбирать между оскорблением королевы и собственным крахом. После тяжелого поражения в Амьене он понял, что либо заключит мир, либо обречет Францию на гибель. Не отказались ли многие из гугенотов помочь ему в Амьене потому, что он стал католиком? Не бросила ли его Елизавета, не прислав необходимого подкрепления? «Что же, — заключил он. — Все это в прошлом. Не странно ли выгляжу я — одетый в бархат, но не имеющий даже насущной пищи?»

Сесил заметил, что даже столь плачевное положение не оправдывает нарушения клятвы, на что Генрих резко возразил: «Удовлетворение требований всего мира меня не волнует». Королю было достаточно собственной совести, а если мир восстанет против него, то так тому и быть. «Что же касается королевы, — заметил Генрих напоследок, — то она всегда была ко мне благосклонна, хотя оказывать поддержку могла бы и лучшим образом, ибо войска ее всегда прибывали не вовремя и не в обещанном количестве»[1137].

Сесил не мог воспринять подобную критику в адрес королевы иначе как богохульство. Он потребовал немедленного окончания аудиенции и озвучил свое намерение безотлагательно отправиться назад в Англию. Королева не давала ему распоряжений подписываться под Вервенским мирным договором, тем более без одобрения Нидерландов. Сесил не желал давать Елизавете лишних поводов для гнева, однако предложил Генриху изложить для королевы условия мира, которые, по его мнению, устроили бы обе стороны[1138].

Прежде чем Сесил 15 апреля отбыл из Нанта, Генрих издал Нантский эдикт. Этот документ даровал всем подданным короля общий закон, точный и абсолютный, для разрешения всех споров, а гугенотам право совершать их богослужения в определенных городах и местах[1139]. Правда, эдикт не удовлетворял более радикальных требований протестантов, которые сражались за Генриха в годину страшных гонений, а затем наблюдали его обращение в католичество. Тем не менее многолетней религиозной вражде, по крайней мере на какое-то время, был положен конец. А гугеноты отныне могли даже занимать государственные должности.

Генрих пытался выиграть время в переговорах с Елизаветой, пообещав Сесилу, что не будет подписывать Вервенский договор в течение последующих сорока дней. За это время она сможет отослать Сесила обратно с новыми распоряжениями либо же продолжить войну — в одиночку или в союзе с Нидерландами[1140]. Однако Генрих нарушил свое обещание, едва успев его дать, и без какой-либо отсрочки подписал мир с Испанией, оправдывая себя тем, что у его союзников было в общей сложности более трех месяцев на принятие решения[1141].

Сесил же отплыл из Франции 27 апреля и через два дня был уже на острове Уайт. В Портсмуте его ждала карета, и между десятью и одиннадцатью часами вечера он прибыл в Уайтхолл, сразу же отправившись к королеве[1142].

Сказать, что Елизавета была в гневе, значит не сказать ничего. Артрит, из-за которого она была такой раздражительной с недавно отплывшими к Азорам Эссексом и Рэли, не унимался, однако она тут же собственноручно написала Генриху письмо:

Коли Вы пожелаете отыскать среди дел людских наибольшее беззаконие, наивеличайшее зло, являющееся причиной разрушения и гибели, то убедитесь в том, что это — нарушение слова, клятвопреступление, злоупотребление доверием близкого и любимого, особенно когда для этого нет оправданий. Что бы обо мне ни говорили, но я никогда не верю плохому про тех, кого ценю и уважаю, но теперь я просто прошу Вас понять, что коли существовал бы смертный грех неблагодарности, то он считался бы грехом против самого Святого Духа.

И если ему удастся договориться о мире с Испанией, то только благодаря всему тому, что она прежде для него сделала. Поэтому она требовала от Генриха без увиливаний и ненужной риторики обозначить, чем задуманный им мирный договор будет выгоден для нее, какие даст преимущества Англии[1143].

«Не забывай старого друга, ибо новый на него походить не будет» — такой афоризм вложил в уста Елизаветы в своих «Анналах» Кэмден. Во многом эти слова отражают и тон, и суть посланной Елизаветой диатрибы, однако в оригинальном французском тексте письма, сохранившемся в архивах, этих строк пытливый исследователь не найдет[1144].

К тому времени, как пришло ответное примирительное письмо от Генриха, Елизавета уже успокоилась. Королева сама придерживалась тех принципов, которые мы бы сегодня назвали «реальной политикой», а потому вполне понимала, что заставило Генриха действовать избранным им путем. К тому же теперь, когда во Франции воцарился мир, поводов для взаимных упреков больше не было[1145]. Душевный покой она смогла себе вернуть благодаря вере. «Тот же Бог, что доныне удерживал Нас от зла, благословит Наше королевство и в будущем», — делилась она своими мыслями с сэром Томасом Эдмондсом, сменившим Антона в должности посла во Франции[1146]. Дальнейшие действия Елизаветы теперь зависели от позиции Нидерландов. Заботилась она о них не по доброте душевной, а потому что Генеральные штаты на тот момент были должны ей большую сумму.

В мае голландские послы прибыли в Гринвич. Елизавета тут же попрекнула их просьбой о новом подкреплении. «Боже живой! Я вскоре не смогу защищать себя! Когда мне выплатят долг?» — восклицала она. Военный конфликт Нидерландов с Испанией, в котором она принимает участие, длится уже дольше, чем Троянская война: зря она согласилась тратить на помощь Франции и Нидерландам столько средств