Елизавета Тюдор - [115]

Даже в смерти своей она рождала поэтические сравнения. Красная роза дома Тюдоров увяла, и с ней закончилась ее блестящая и героическая эпоха. Odor rosarum manet in manu etsiam Rosa submota — запах розы остается в руке, даже если роза отброшена…

Глава VII ВОЗРОЖДЕННЫЙ ФЕНИКС

Она взрастила под своим крылом нацию, что была зачата и рождена при ней.

Т. Деккер, поэт и драматург

После заката

Рассвет застал министров почившей королевы Елизаветы на дороге из Ричмонда в Уайтхолл. Государственные мужи пустились в путь около шести утра, а уже в десять, после недолгого совещания, они провозгласили Якова VI Шотландского королем Англии. Роберт Сесил сам зачитал прокламацию, возвещавшую об этом, у ворот Уайтхолла, а затем герольды разнесли весть повсюду. «Королева умерла. Да здравствует король!» — казалось, этот крик, как нож, неумолимо рассекал узы, десятилетиями связывавшие английский народ с его старой правительницей. Время гнало вперед, не оставляя места сожалениям. Очень быстро их сменили надежды и тревоги о том, как пойдет жизнь при новом короле. Он был шотландец — огромный минус, но протестант и мужчина — безусловный плюс. Навстречу ему устремились чиновники и придворные, и путь Якова от самой шотландской границы в новую столицу превратился в сплошное триумфальное шествие. Новое светило всходило на северном небосводе, и никто еще не подозревал, как слабы окажутся его лучи.

Но все это произошло позднее. Когда же весть о смерти королевы Бесс разнеслась в Сити, ее осиротевшие подданные на мгновение примолкли в замешательстве. С ней уходила часть жизни каждого из них, ибо даже поколение зрелых, сорокапятилетних людей уже не помнило других правителей, а сколько новых поколений выросло елизаветинцами, появившись на свет в «ее счастливое правление». Доктор Мэннингэм записал в своем дневнике: «Прокламацию выслушали с великими ожиданиями и молчаливой радостью, но без громких криков. Я полагаю, печаль из-за ухода Ее Величества была так глубока во многих сердцах, что они не могли сразу выказать большую радость…» Редкая тактичность для толпы.

Спустя несколько дней Англия провожала свою «невесту». Четверка могучих коней, всегда сопровождавших ее в триумфальных процессиях, а теперь покрытых траурными попонами, влекла гроб, окруженный джентльменами-пенсионерами, за которыми следовал весь двор. Ее телохранители в последний раз служили той, чье раскрашенное деревянное изображение покоилось на крышке гроба, устремив глаза в небо. Под рыдания толпы процессия достигла Вестминстерского аббатства, где королеву похоронили под сводами часовни, построенной ее великим дедом Генрихом VII; она и поныне покоится там в славном окружении державных монархов и национальных героев. «Что остается от сказки, когда ее рассказали?» — спрашивала как-то пытливая девочка, героиня Льюиса Кэрролла. Что остается от царствования, когда оно закончилось? Из всех завоеваний Елизаветы политические оказались самыми эфемерными. Потомки перечеркнули их, отбросив ее бесконечные компромиссы, сдержанность и умеренность. Никто не смог лучше поэта Майкла Дрейтона выразить смятение елизаветинца в быстро меняющемся мире:

Не доверяя зренью, видел глаз

Несчастье Эссекса, покой Тирона,

Великой королевы смертный час,

Преемника восход к вершинам трона,

С Испанцем лад, с Голландией разрыв, —

Так пляшет колесо слепой Фортуны…

Но именно тогда, когда англичанам, казалось бы, пора было накрепко забыть об ушедшей в небытие королеве, ее образ вдруг воскрес и зажил совершенно фантастической самостоятельной жизнью. По мере того как бодрая и энергичная елизаветинская Англия сникала и теряла былую славу, деградируя в стюартовскую, современники все чаще оглядывались назад, взывая к призракам милого им прошлого. И Елизавета возвращалась к ним во всем блеске своего величия, легендарной, фольклорной, «доброй королевой Бесс». Ее последние мрачные годы как будто не оставили отпечатка на ее образе, и память англичан безошибочно извлекала из глубин народного сознания только то, что казалось по-настоящему важным: ее милостивое отношение к ее народу, ее «обручение» с Англией, добродушие и юмор, готовность вступить в диалог с простолюдином. Она запомнилась также своенравной и острой на язык, но таких героинь и ценит фольклор. В памяти народа навсегда запечатлелись ее патриотизм и героика каждого жеста — Елизавета, вступающая на борт «Золотой антилопы» и дружески беседующая с Дрейком, она же — в доспехах под Тилбери, готовая «пасть во прахе» среди своих солдат. Ее легендарный «белый пеликан» приходил на память, как «белый султан» Генриха IV, и воскресали бессмертные слова: «У вас может быть более великий государь, но никогда не будет более любящего».

Не правда ли, она могла торжествовать — тот прекрасный образ, который она так тщательно создавала всю жизнь, продолжал жить и после ее смерти. Но на поверку он оказывался не таким уж мифом; когда льстить государыне было уже не нужно, выяснилось, что она на деле была тем, кем хотела казаться, — королевой, любимой своим народом. После нее осталось ощущение великой эпохи, молодой энергии и доблести. Стоило произнести «Елизавета», и немедленно возникали запах моря, трепещущие на ветру паруса, и за плечами этой утонченной леди в платье, осыпанном жемчужинами, вставали морские волки, бретеры и поэты. Ветераны рассказывали внукам бесконечные истории о том, как они били испанцев во времена славной королевы Бесс. Воспоминания о ней давали опору и надежду на будущее тем, кто терял ее в настоящем.