Елизавета Петровна - [15]

.

«Слишком свободные речи» генерал-прокурора, крайне обеспокоившие государыню, побудили ее 17 декабря, в преддверии переезда в Петербург, велеть всем подданным еще раз поклясться в верности ей, а также тому, кого она объявит наследником. Переприсяга свидетельствовала о примечательной тенденции, наметившейся в российском общественном мнении: подданные разочаровывались в собственной избраннице, ибо она окружила себя советниками-немцами, к ним прислушивалась в первую очередь, их жаловала прежде всего, через них управляла империей, а соотечественников боялась, ожидая от них подвоха в духе «кондиций», которые полтора года назад собственноручно разодрала.

Русские терпели. Однако обида накапливалась, и сильнее всего она была у ветеранов Петровской эпохи. Императрица чувствовала, что симпатии общества постепенно обращаются в сторону той, которую не так давно все презирали, цесаревны Елизаветы Петровны. И для того имелись основания. Во-первых, в январе 1730 года дочь Петра промолчала, продемонстрировав, что умеет извлекать уроки из совершенных ошибок. Во-вторых, в течение года красавица отбивалась от приставаний ловеласов, не предавая возлюбленного, с которым ее разлучили, что, очевидно, опять же противоречило прежним негативным оценкам. Репутация цесаревны медленно, но верно выправлялась. Анна Иоанновна понимала, чего недоговаривают несдержанные на язык критики, потому и решила еще раз связать соотечественников словом, запамятовав, что аналогичная клятва, данная «верховникам», соблюдалась менее недели: 20 февраля ее дали, 25-го нарушили.

Третий скандал был связан с именем президента Военной коллегии Василием Владимировичем Долгоруковым. 19 декабря императрице донесли, что во время присяги в церкви фельдмаршал над кем-то подсмеивался — скорее всего, над инициаторами церемонии. Донесли на него немцы — майоры-преображенцы принц Людвиг Гессен-Гомбургский и Иоганн (Иван) Альбрехт. Царица была взбешена. Не мешкая, арестовали и фельдмаршала, и офицеров свиты, внимавших его «шутке». Судили всех в Кабинете министров 22 декабря. Сиятельный шутник получил камеру в Шлиссельбургской крепости, благодарные слушатели — разжалование и ссылку. На следующий день на кнут и каторгу обрекли капитана гвардии Юрия Долгорукова, племянника фельдмаршала, гвардейского прапорщика Алексея Барятинского и служителя Елизаветы Петровны Егора Столетова за «зломысленное намерение» «к повреждению государственного общего покоя». Что под этим подразумевалось — заговор, разговоры? Зато разоблачение троицы позволило императрице 22 декабря распорядиться о присылке из Ревеля в Санкт-Петербург Алексея Шубина, «хотя по розыску других к ним причастников каких не явилось».

Спустя пять дней прапорщика арестовали. При обыске ничего предосудительного в его бумагах и вещах не нашли. В последний день 1731 года он был доставлен на берега Невы, а спустя девять дней ему объявили высочайшую волю: «Шубина за всякия лести… послать в Сибирь», и уже под вечер конвой с арестантом двинулся в путь. Создается впечатление, что ниточку от Василия Долгорукова к Алексею Шубину протянули умышленно. Очень уж вовремя подоспел извет поручика Степана Крюковского на племянника фельдмаршала. И если жестокость к Долгоруковым объясняется местью фельдмаршалу за конституционную активность в 1730 году, то заключение невиновного любовника Елизаветы «в самый отдаленной от Тоболска город или острог» под крепкий надзор без права переписки есть не что иное, как признание царицей своего бессилия перед соперницей. Шубину досталось испытать то, что Анна Иоанновна мечтала, но так и не рискнула сотворить с Елизаветой. Опасаясь навлечь на себя всеобщую ненависть, она отыгралась на возлюбленном ненавистной кузины, тем самым больно уязвив ее.

Впрочем, как ни старалась императрица застать Шубина врасплох, утечка информации имела место, и курьер цесаревны примчался в Ревель раньше поручика фон Трейдена. Алексей Яковлевич успел избавиться от компрометирующих материалов и припрятать кое-какие драгоценности. Тем не менее Сибири конечно же не избежал. В далеком краю он протомился около десяти лет, пока другой нарочный, уже посланный императрицей Елизаветой Петровной, не отыскал его и не возвратил в Петербург.

Восьмого января 1732 года Анна Иоанновна навсегда простилась с Москвой и 16-го обосновалась в Санкт-Петербурге. Цесаревна, опередившая ее на 11 дней, скорее всего, виделась с Шубиным в те четыре дня, что оставались до вручения градоначальнику Бурхарду Кристофу Миниху августейшего предписания об отправке прапорщика в Сибирь. Почти сразу же Елизавета сообщила о своем прибытии в Северную столицу в письме Э. И. Бирону. Судя по всему, между ними уже возникли особые отношения, предвещавшие взаимовыгодный политический союз. Похоже, Елизавета первой завела речь о примирении в отчаянной надежде с помощью царицыного фаворита спасти возлюбленного от расправы. Бирон откликнулся, ибо разглядел в набиравшей политический вес принцессе гаранта личной безопасности и политического выживания на случай какой-либо неблагоприятной конъюнктуры — и не ошибся. Правда, Шубина обер-камергер не защитил (видимо, даже не пытался, ведая о степени августейшего негодования), зато впоследствии неоднократно исполнял миссию елизаветинского адвоката при императрице и отводил от цесаревны «громы и молнии», исходившие от Анны Иоанновны