Елизавета Петровна. Императрица, не похожая на других - [166]
Обреченный на бездействие, Пуассонье готовился к церемонии приема в Академию наук — таково было официальное обоснование его присутствия в Петербурге. 8 мая 1759 года он произнес там свою вступительную речь. Желая расширить свои познания, он, дескать, предпринял многотрудное путешествие на север с целью исследовать вопрос о правилах гигиены, каковые надобно соблюдать в этом климате, чтобы оставаться в добром здравии. Он пришел к выводу, что неправильный режим питания порождает общую ипохондрию. Он советовал внимательнее следить за работой печей и проветривать помещения прежде, чем затопить. «Слишком поправительные» блюда, как и «чрезмерно горячительные» напитки, надобно исключить. Вместо этого он рекомендовал физические упражнения, если не на свежем воздухе, то по крайней мере в манежах и залах для игры в мяч. Если болезнь не отступит, показан также курс лечения минеральной водой. Заодно, коли к слову пришлось, француз призвал произвести на территории России систематические изыскания целебных источников>{957}.
Через месяц после этого доклада Елизавета скрепила своей подписью документ, согласно которому Пуассонье назначался личным врачом ее величества; ему полагалось теперь годовое жалованье в 5000 рублей, сумма по тем временам солидная, а также он получал в свое распоряжение карету с императорскими гербами. Ему предоставили апартаменты в Петергофе над покоями императрицы>{958}. Фавориты и придворные должны были оказывать ему сугубое почтение. А между тем и в мае 1759 года он все еще не был допущен к государыне. Француз завоевал доверие Кондоиди, который с готовностью подвергался настойчивым расспросам о состоянии Елизаветы>{959}. Грек передал ему свой дневник, куда он с 1754 года изо дня в день записывал все, что касалось ее здоровья. С начала июня 1759 года оба врача все время ждали приказа явиться в Петергоф, где проводили лето царица и двор. Наконец 28 июля Пуассонье смог поговорить с Елизаветой, она уделила ему три четверти часа. Он тотчас определил ее главный недуг: меланхолия, порожденная слишком уединенной жизнью и тяжелым протеканием климакса.
Перво-наперво он предписал ей физические упражнения и развлечения. Обещал, что липовый отвар и бальзам Гофмана укрепят ее нервы. Сказал, что важно «держать свой живот свободным», настаивал на строгом соблюдении режима. Она, мол, должна воздерживаться от жирной и тяжелой пищи; молочные продукты, сдобные бисквиты и пирожные, которые она обожала, и «густые, недостаточно перебродившие» напитки отныне под запретом. Врач рекомендовал ей почаще есть супы с овсяными зернами и приправлять свои блюда хреном. На ужин он советовал салат-латук, цикорий, шпинат, щавель, кресс-салат, телятину в соусе в сопровождении жаркого из белого мяса с легкой приправой>{960}. К величайшему изумлению двора, императрица послушалась, аккуратно принимала лекарства и совершала ежедневные маленькие прогулки>{961}. Пуассонье также сумел найти верные слова, чтобы успокоить главную тревогу правительницы — ее угрызения, связанные с военными действиями в центре Европы и человеческими жизнями, которые приходится приносить в жертву. С такими могущественными и надежными союзниками, утверждал он, исход воины не вызывает никаких сомнений. А новые усилия, направленные против неприятеля, согласно человеколюбивым намерениям ее величества, спасут многие жизни, коль скоро Фридрих II больше никому не сможет угрожать>{962}. Ведь миссия Пуассонье не ограничивалась исцелением государыни, он должен был побудить ее оставаться заодно с союзниками, несмотря на собственную усталость и недовольство Воронцова.
Назначенное лечение оказалось действенным, но недостаточным. Когда наступила осень, государыня снова впала в оцепенение, вернулась к неподвижному образу жизни. Пуассонье упрекал фаворитов и придворных в том, что они мешают ей появляться на публике, так что ее можно увидеть лишь на театральных представлениях, где с ней даже поговорить невозможно>{963}. Врачу казалось, что окружение дочери Петра Великого — главные виновники ее психосоматических недомоганий, что самые близкие либо стесняют ее по недомыслию, либо обманывают из корысти. Группировки и кланы измучили ее обилием противоречивых сообщений о внешних и внутренних делах государства. Вносил свою ленту и малый двор, чьи интриги в пользу Пруссии стали для нее, по выражению лейб-медика, «неиссякающим источником огорчений»>{964}. Один из ее наперсников (нетрудно догадаться, что речь идет о франкмасоне Иване Шувалове) пытался даже поколебать государыню в ее вере: его попытки объявить иконы «суеверием» возмутили ее императорское величество, она, как глубоко верующая, так прогневалась, что повелела ему умолкнуть. Были у нее и другие причины, приводящие в смятение: с театра военных действий приходили невнятные известия, судя по всему, Бутурлин не справлялся с ситуацией. Внутри страны нарастал разброд, Россия была на грани анархии: молва о царицыных хворях нарушала спокойствие, выводя из равновесия систему правосудия и государственный аппарат. Тут и там вспыхивали бунты местного значения
