Елисейские поля - [8]

— Нет-нет, не надо! Мне наверняка придется развесить здесь диаграммы, афиши и фотографии киностудий.

— А-а… — разочарованно протянула Эмма.

От прежних, просторных квартир у нее осталось слишком много мебели, а еще больше — картин. Ими были увешаны все стены, а те, что не поместились, пришлось сложить в чуланчик возле кухни.

Господин Пупарден сказал «нет» инстинктивно. И отчасти — из чувства дисциплины: разве могла прийти кому-нибудь в голову идея развесить картинки у них в министерстве? И еще из самолюбия: это его кабинет, женщинам тут делать нечего. Да и вообще, зря он привел их туда, где вершат дела мужчины. Он поспешил выпроводить своих дам и, закрыв за ними свою дверь, щелкнул своим замком. Каждое его движение было одновременно мучительным и сладостным, как у выздоравливающего: он привыкал.

Проходя мимо привратницкой, он, внезапно осененный вдохновением, постучал в стеклянную дверь. Консьерж был в кругу семьи: четыре женщины в трауре, прямые как жерди, обступили пускающего слюни младенца.

— Я — мсье Пупарден…

Дальнейших слов его жена не услышала — дверь затворилась, но ей было видно, как он расточает улыбки, гладит по головке ребенка.

— Посмотри, как любезничает твой отец, — беззлобно сказала она дочери.

Из глубины комнаты муж показал на своих дам консьержу, и они милостиво тому кивнули.

— Славный малый, — сказал, выходя, исполненный благодушия господин Пупарден. — Извини, но ты же понимаешь: я должен был…

По пути домой они обсуждали проблему транспорта. Удобнее всего было бы ездить в метро, но согласиться на это было выше сил господина Пупардена: «В метро — все равно как на почте: пришел и ушел, служащие на тебя ноль внимания, а в автобусе ты пассажир, клиент».

Остаток воскресенья прошел в подобных разговорах, и господин Пупарден долго не мог уснуть. Спустя час после того, как они потушили свет, жена сказала:

— Я вот о чем подумала, Альбер: теперь тебе не годится надевать черные нарукавники, так что ты будешь быстро протирать рукава.

— Да, — кротко согласился господин Пупарден, — зато я буду получать пять тысяч франков.

После этих слов воцарилось молчание: оба грезили.

— Мадемуазель, я мсье Пупарден, — обратился он к секретарше. — Мсье Адриен, должно быть, говорил вам…

— Конечно, мсье. Он скоро должен прийти.

— Прекрасно.

Новый управляющий направился было в свой кабинет, но подумал: «Если я не поставлю себя с самого начала, пиши пропало!» — и, обернувшись, тихо проговорил:

— У вас есть работа, мадемуазель?

Та удивленно взглянула на него.

— Ну конечно же, мсье, как всегда! — Тут зазвонил телефон. — Вы позволите? — спросила она, поднимая трубку.

Господин Пупарден поспешил удалиться в свой кабинет и утер пот со лба. Он проверил ящики стола — все они оказались пустыми, и это повергло его в уныние. «Вызвать рассыльного или побеспокоиться самому? Если я ему позвоню, он сочтет, что для человека, которому нечего делать, я слишком спесив, — ведь у меня действительно нет работы, это очевидно! Да, но у него, наверно, тоже, а поскольку считается, что он не знает… Для всех тут я уполномоченный. Уполномоченный не ходит к рассыльному, который получает от силы франков семьсот! С другой стороны…»

После мучительных раздумий он — будь что будет! — позвонил, словно прыгнул с парашютом. Тотчас пожалев об этом, он встретил вошедшего рассыльного преувеличенно любезно. Рассыльный принес ему бумагу всяких сортов, кучу обложек и папок. Господин Пупарден тщательно все это рассортировал и предусмотрительно надписал на четырех папках разного цвета: «Текущие дела», «На прочтение», «На подпись» и «Для ответа». За этим занятием он просидел до десяти часов. За дверью беспрестанно звонил телефон, и господин Пупарден всякий раз вздрагивал при мысли, что его могут попросить взять трубку, — в ответах секретарши он ровным счетом ничего не понимал.

«Странно, что Адриена до сих пор нет!» — подумал он и произнес про себя филиппику всему молодому поколению.

Поскольку на календаре было уже семнадцатое число, он решил подсчитать, сколько получит в конце месяца. Он был так взволнован огромностью суммы, что ему никак не давалось самое элементарное уравнение. Мысль о том, что в министерстве ему будет тоже набегать жалованье, привела его в отличное расположение духа. Листок с подсчетами он изорвал в мелкие клочки — из опасения быть неверно понятым. В соседней комнате негромко разговаривали две секретарши. «Это они обо мне!» — похолодев, подумал он и не смог удержаться от искушения подкрасться к двери и подслушать их болтовню: злословили, как выяснилось, не о нем, а о третьей секретарше, но жестокость их суждений потрясла его. «Куда же запропастился Адриен? Нехорошо обращаться так с человеком моего возраста, а тем более с дядей». В сердцах он даже позабыл о пяти тысячах франков. Но тут же вспомнил о них и устыдился своей неблагодарности.

Четверть двенадцатого. Господин Пупарден не решался даже подойти к окну, опасаясь, как бы его не застиг Адриен. Изнывая от скуки, он уже собрался было вызвать рассыльного — поболтать с ним о том о сем, — но вовремя одумался: это было бы серьезным промахом. Тогда он предался откровенному ничегонеделанию, как в министерстве, и время потекло быстрее. Его радовала мысль, что за десять минут до полудня начнется всеобщая суета, предшествующая уходу на обед, и ему тоже можно будет собираться. Но нет! За дверью по-прежнему отвечали на телефонные звонки и строчили на машинке. Он расстроился: «Не могу же я уйти первым!»