Эликсиры дьявола - [4]

Сельский священник был воплощением доброты. Он сумел увлечь мой живой ум и настолько приурочил свое преподавание к складу моего характера, что я занимался всегда с удовольствием и без труда делал быстрые успехи. Больше всех на свете любил я свою матушку. К княгине же я питал чувство благоговения, чтил ее как святую. Тот день, когда я видел ее, был для меня праздником. Сколько раз я принимал твердое решение блеснуть пред ней вновь приобретенными сведениями, но лишь только она появлялась и приветливо заговаривала со мной, я так терялся от радости, что с трудом находил слова для необходимого ответа. У меня не было смелости говорить с ней: я мог только любоваться ею и слушать ее. Каждое слово княгини глубоко западало мне в душу. Праздничное настроение сохранялось у меня и на следующий день после свидания с нею, и образ ее сопровождал меня в уединенных прогулках, которые я тогда предпринимал. Сладостное чувство, которому не мог подыскать имени, охватывало всякий раз все мое существо, когда я, стоя в главном приделе, мерно размахивал кадилом, а сверху, с хоров, неслись звуки органа и, разрастаясь как бурный поток, увлекали мои чувства за собою. В то же время я различал в гимне «ее» голос, который спускался ко мне словно с облаков и наполнял мою душу предчувствием чего-то святого и чистого.

Но все же лучшим днем моей жизни, о котором я с упоением мечтал долгие недели и о котором никогда не мог думать без искреннего восхищения, был день святого Бернарда. Этот день торжественно праздновался в монастыре и сопровождался общим отпущением грехов, так как святой Бернард считался покровителем картезианского ордена. Не помню, чтобы когда-либо в это благодатнейшее время года (день святого Бернарда приходится в августе) погода не благоприятствовала празднику. Еще накануне из соседнего городка, из всех окрестных сел и деревень стекалась масса народа, и все располагались под открытым небом на большом лугу, который прилегал к монастырю. Радостное возбуждение царило здесь и днем, и ночью. В пестрой праздничной толпе сновали деревенские парни с разряженными девушками, их молодой смех сливался с благочестивыми гимнами паломников. Семьи горожан, удобно расположившись на траве, разбирали тяжело нагруженные корзинки и принимались за трапезу. Тут же, рядом, священник или монах стояли на коленях в молитвенном экстазе, благоговейно сложив руки и подняв взоры к небу. Веселые мотивы, благочестивые песнопения, тяжелые вздохи кающихся, радостный, счастливый смех, жалобы, шутки, молитвы, веселый говор — все эти звуки сливались в воздухе в дивный концерт.

С первым ударом монастырского колокола все мгновенно смолкало. Кругом, насколько охватывает глаз, видны были лишь густые ряды коленопреклоненных. Благоговейную тишину нарушал лишь неясный гул молитв, повторяемых сотней уст. Но вот замер последний звон колоколов, и пестрая толпа снова оживает, и опять начинается прерванное на минуту ликование.

В день святого Бернарда сам епископ, резиденция которого находилась в соседнем городке, совершал в монастырской церкви, в сослужении с местным низшим духовенством, торжественную праздничную литургию. Во время службы пела епископская капелла, для которой воздвигали близ главного придела трибуну, задрапированную богатой парчой.

Еще и теперь не умерли чувства, волновавшие тогда мою грудь. Они оживают с юношескою свежестью каждый раз, когда я переношусь мыслью в это блаженное время, к сожалению, пролетевшее слишком скоро. Я прекрасно помню чувства, вызывавшиеся во мне тогда пением «Gloria» (великого славословия), которое часто исполняли на праздничном богослужении, так как оно было любимым духовным концертом княгини. Епископ возглашал: «Gloria», а хор мощно подхватывал: «Gloria in excelsis Deo» («Слава в вышних Богу»). Казалось, само небо отверзалось тогда над алтарем, а изображения серафимов и херувимов на стенах, словно вызванные божественным чудом к жизни, расправляя свои крылья и шевеля ими, летали по храму, восхваляя Господа пением и дивною игрою на лютнях. Погружаясь в задумчивое созерцание службы, душа моя уносилась на облаках фимиама в далекую, но родную ей страну: в благоухающем лесу раздавались прелестные ангельские голоса; навстречу мне из-за высоких кустов нежных лилий выходил дивный мальчик и с ласковой улыбкой спрашивал меня: «Где ты был так долго, Франциск? У меня много прекрасных ярких цветов, и все они будут твоими, если только ты останешься здесь навсегда и будешь любить меня вечно».

После обедни монахини с игуменьей в полном облачении, с серебряным посохом в руках, совершали крестный ход по монастырским коридорам и вокруг церкви. Какая святость, какое достоинство, какое неземное величие сияли во взгляде этой прекрасной женщины, сопровождали каждое ее движение! То было олицетворение торжествующей Церкви Христовой, возвещающей верующим милость и благословение Господне. Я готов был повергнуться перед нею во прах, когда случайно взгляд ее падал на меня.

По окончании богослужения духовенству и епископскому хору давали обед в большом монастырском зале. В трапезе принимали также участие многие из покровителей монастыря: жертвователи, чиновники и городские купцы. Мне было дозволено присутствовать на этих обедах, потому что регент любил меня и охотно слушал мою болтовню. Только что перед тем душа моя, забывая все земное, стремилась к небесам; теперь же снова вступала в свои права радостная и суетная жизнь, развертывавшая бесконечную ленту пестрых картин. Разнообразные веселые рассказы, шутки, анекдоты, остроты, чередуясь под громкий смех гостей, прилежно опустошавших бутылки, продолжались до самого вечера, когда подавались экипажи и все разъезжались по домам.