Эликсир памяти, или Последние из Арконы - [8]

— Ничто так не помогает заживлению ран, как хороший шлягер.

Когда я был мальчишкой

Носил я брюки «клеш»,

Соломенную шляпу,

В кармане финский нож.

В дверь позвонили…

Это его три звонка, я узнаю их, хотя он умер вот уж двадцать лет назад. Бабушка открывает дверь. Дед в своем неизменном черном пальто, из кармана которого виднеется газета «Известия». Он преподавал теплотехнику на вечернем, был заместителем декана, а потому всегда возвращался с работы непредсказуемо. Вдруг.

Кряхтя, снимает узкие индийские ботинки, а затем, выпрямившись, замечает нас с братом. Мы сидим на кухне. Густая крона помидоров, растущих из ящика на широком подоконнике.

Прихрамывая, щуря один глаз, дедушка идет к нам, выпаливая на ходу: «Ну, как там работают Зубаревы ребята?» Он гладит младшего брата по голове, сообщая всем, как бы между прочим: «Встретил я утром Тетку с одним усом! — это его извечная присказка, — Она меня и спрашивает — как, мол, там, ведут себя твои внуки. Хорошо ли они учатся.»

— Я еще в садике! — бойко поправляет брат.

— Пятерка за поведение и пять по Изо., а физ-ры не было! — хвалюсь я.

Это забытые сокращения школьного дневника.

На ужин картофельные котлеты с грибной подливкой — коронное блюдо бабушки. Я тяну носом. Ошибки быть не может.

— А вон, красная собака полетела! — восклицает дед.

Меня так дешево уже не купить, но братишка доверчиво смотрит в окно, воспользовавшись этим, дедушка выкладывает на стол по шоколадке и груду конфет «Белочка».

— Так вот, Тетка с одним усом мне и говорит…

Шелестит фольга. Я прекрасно слышу. Во рту приятная сладость.

Его сменяет вкус кислой аскорбинки. Крутится пластинка. В глубине проигрывателя горит желтый свет. К чему-то надо приготовиться.

Незнайка на пластинке сочиняет стихи. Я лежу в своей кровати. На стене ковер с двумя медвежатами. Что-то падает сверху — это штукатурка. К шишке прикладывают юбилейную медаль — тридцать лет Победы.

Дни переплетаются, времена путаются. Серые пушистые котята глядят с большой фотографии, бронзовый черный чертик прищелкивая хвостом показывает им нос.

Большой, длинный, таинственный и глубокий книжный шкаф. Сквозь большое стекло на меня смотрят тома Жюля Верна. Трапецию комнаты подчеркивают два балкона. Следом за шкафом — сервант. Часы с двумя слониками по бокам. Один — мраморный, второй — серый, блестящий. Он сделан тщательнее, и мне больше нравится. Тринога подсвечников.

Маленький Пушкин. Рабочий стол с кипой газет и рукописей у окна, а другой — неизменный, праздничный, торжественный — посреди. Высокий, очень высокий порог не дает брату заползти сюда.

Дед усаживает меня к себе на диван. Зажигает бутоны ламп в изголовье. Здесь же на тумбе стоит зеркало. «Таинственный остров» кто-то взял и не вернул, и теперь я услышу продолжение всей этой истории. В «Витязе» идет другой остров — «Остров сокровищ» с потрясающим Борисом Андреевым в роли Сильвера.

«Другие ему изменили и предали званье свое…» — наизусть, яростно дед читает знаменитый перевод Лермонтова — «Воздушный корабль».

Мы играем в шахматы. Потертая доска. Крупные, приятные на ощупь деревянные фигуры.

— Сдаюсь, сдаюсь! — он явно подсмеивается над внуком.

В доме первый кассетник. Отец ставит знаменитый французский концерт Высоцкого. Для меня это открытие.

— Что? Хрипатого передают? — удивляется дед, заглядывая в комнату.

— Кто ж его передаст?

— И то верно.

Десятки раз переписанная шипящая пленка.

— Папа! Иди. Там по «Маяку» твои «Пароходы не так, как поезда»

крутят! — мама знает пристрастия своего отца.

— Иду, — прихрамывая, он, не спеша, направляется в кухню. На ходу тушит сигарету. Это неизменные «Столичные». С бабушкой шутки плохи. Железная женщина.

Дед часто бывал под хмельком. Я помню, ненавязчиво поддерживал его в метро, чтобы он случайно не соскользнул на рельсы…

Звонок. Еще и еще.

Смахнул рукой неожиданно выступившие слезы. Слезы по безвозвратно ушедшему времени.

— Господи! Иду, иду. Не трезвоньте!

Код и домофон, конечно, не такая серьезная преграда, но вот, железная дверь в общий коридор? Не может такого быть, чтобы все разом кто-то открыл.

— Может, Рогволд! Может. Вы не пугайтесь. Я один. Меня зовут Инегельд.

Глава третья

— Согласен, что способ знакомства, выбранный мной, излишне эффектен. Но речь идет о жизни и смерти. Вашей жизни и смерти.

Поэтому, не держите меня под дверью. Я не рэкетир, я не причиню вам большего вреда, чем вы это сделаете сами. Не дурите, Рогволд! — звучало не то, чтобы убедительно, но как-то загадочно.

— Кто вам дал мой адрес?

— Станислав.

— Хорошо, — я щелкнул замком.

На пороге стоял высокий мужчина лет сорока или сорока пяти. У него были чистые голубые глаза, русые, немного с рыжиной, волосы спадали на шею. Хищные черты лица дополнял едва видимый шрам, который бы я не заметил, не будь Инегельд гладко выбрит. Гость опирался на прямую увесистую палку, какую можно срезать в любом орешнике. Это выглядело до того нелепо, что невольно вызвало у меня улыбку.

— Здравствуйте. Вам повезло. Я уже совсем собрался уходить.

— Как вам будет угодно, — он улыбнулся в ответ. — Добрый день, Рогволд. Я могу вас так называть?

Незнакомец поставил посох в угол у двери и снял длинный серо-зеленый плащ с широкими рукавами, пристроив его на вешалке.