Эликсир от бессмертия - [2]

— Не скажете, сколько времени?

— Часов нет, — Наташа засмеялась. — Вообще-то я из моря.

— Вообще-то я тоже.

Под его взглядом ей захотелось огладить себя ладонями.

— А я думал... — окончания фразы не было слышно, он говорил очень тихо. Пришлось наклониться.

Ласки были долгими и умелыми, слишком умелыми для приморского паренька. У Наташи было правило — первой не переходить к активным действиям, и она держалась сколько могла. А потом еще немного. И только когда он залез пальцем за чашечку лифчика, она сунула ладонь под колючий плед.

Ей показалось, что на нем балетные лосины, тугие и жесткие, плотно охватывающие тело. Но это были не лосины.

Мелкие полупрозрачные чешуйки, почти не отличимые от бледной гладкой кожи. Нижние ряды — более плотные и крупные, белесые, серебристые, прохладные на ощупь. И большая раковина, горячая, будто нагретая солнцем. Полураскрытые створки под ее рукой пришли в движение и расходились все шире...

В аудитории явно происходило что-то интересное. Все больше и больше пользователей подключалось к локальной сети вокруг Саргона и Шульки. Свободный просмотровый доступ на эротическую игрушку с элементами фэнтези — это серьезно. Это вам не Карл с Юнгом.

Ирис и две другие барышни наблюдали за процессом в «замочную скважину» — скачивали изображение на экраны, а звук в уши, без эмоций и осязания. То и другое транслировали прямо в голову, на электроды, безбашенные братки Саргона. Но девушкам, надо сказать, вполне хватало картинок со звуком. Одна даже прилегла на скамью, благо в аудитории темно. Наладонник пристроила перед глазами и целиком отдалась высокому искусству.

Сюжет развивался по вечным законам. И в реале тоже — неподобающие звуки и возня в левой стороне амфитеатра становились громче. Хотя почему только в левой? Зараза перекинулась с галерки на средние ряды, потом через проход. Кто-то бросал кому-то на комп записочку со ссылкой, кто-то, вытянув шею, вглядывался в темноту — опять Саргоша развлекается! — и сам торопился присоединиться к празднику жизни... Одни облизывались, другие плевались, но обрывали связь очень немногие.

Галина Никитична, профессор кафедры истории психологии, наконец заметила, что аудитория принимает лекцию как-то очень уж близко к сердцу. Неумело тыкая пальцами в стол и делая для этого лишние паузы между словами (профессор еще не привыкла к горизонтальному интерфейсу), она запустила поиск и обнаружила обширную сеть на студенческой частоте.

— Так. Может быть, мы отложим обсуждение до перерыва...

Голос Галины Никитичны сам собой угас. Свободный доступ был для всех: пробиванием исключений Саргон второпях не озаботился. А Шулькина аватара, занимающаяся любовью с крупным самцом русалки... Нет, конечно, современный педагог должен быть свободен от предрассудков и готов ко всему. Но это в теории.

Драматическая пауза. Свет в зале.

Шулька быстро выскочила из игрушки. Раскрасневшийся Саргон с невозмутимым видом сохранил игру: чего добру пропадать, тут одних картиночек долларов на десять. Студенты одурело озирались, кто ерзал на скамье, садясь попрямее, кто застегивал одежду. Взлохмаченная Ирис вытирала татуированный лобик и шейку широкой рубахой.

Лицо преподавательницы заливал багровый румянец.

— Ну, знаете, это... Фролова! Нефедов! Вы... Как вам не стыдно?!

* * *

Первая пара для профессора Викторова пролетела незаметно. Малый практикум неумолимо приближался. Третий корпус, шестой этаж, комната 6-13, барышни-лаборантки, барышня-сисадмин, снедаемая страхом перед вирусами, и восемь юных лиц, не оскверненных излишними знаниями...

Нет, мне-то они хотя бы в открытую не дерзят. А девчонки от них просто плачут. Как не совестно быть такими хамами: проверять носители информации — обязанность лаборанта, а ты, коль уж попытался воспользоваться на занятии чужой программой, и уличили тебя — веди себя скромнее! Было бы чем гордиться! Другой бы глаз поднять не смел...

Владимир Данилович прервал себя, сделал глубокий вдох и медленный выдох, затем, выщелкнув капсулу из упаковки, быстро прилепил ее к нёбу, благо в лифте он был один.

И вовремя. В холле шестого этажа сидел Нефедов собственной персоной. Тянул вонючую сигарету, опустив подсиненные ресницы и роняя пепел на гофрированную русую бородку. Увидел, мотнул завитой гривой: «Здрассь...» Имя-отчество преподавателя вспомнить не смог.

— Здравствуйте. Вы собираетесь присутствовать на моем занятии? — спросил Владимир Данилович с доброжелательным любопытством.

— Да, конечно. Сейчас. — Нефедов последний раз затянулся, забычковал о край урны и полетел спортивным шагом —надевать халат и включать компьютер и камеру.

Профессор проводил его мрачным взглядом. Стоило увидеть этого типа — и насмешливое равнодушие, которое он обычно испытывал при виде студентов малого практикума, собирающих в горсточку жалкие крупицы усвоенных знаний, сменялось раздражением. До чего паскудная мода. Рост под два метра и косая сажень в плечах как-то двусмысленно сочетаются с разноцветными шелковыми шароварами и мелкими локонами, да вдобавок щедро подкрашенные ресницы, стрелки на веках... Кого он из себя изображает, ассирийца или древнего индуса? — Черт разберет. Впрочем, скорее первое. И сколько ни напоминай себе, что надо быть терпимей, что молодости присуще стремление к крайностям, что сладковатый запашок сигареты — сущие пустяки в мире, где подростки ходят с черепными электродами, — но только увижу эту задницу, облитую шелком, услышу этот расслабленный голос... Жрец ассирийский, ты гляди! Так бы вот и сказал, где именно и с какой целью тусуются этакие жрецы, и плевать на уважение к личности студента.