Эликсир ненависти - [46]

К своему удивлению, он увидел, что ведущая в лабораторию внутренняя дверь открыта, и вакуумная панель наполняет это отвратительное место сиянием. Двигаясь как тот, кто получил четкие указания и знает, что ему надлежит делать, ломбардец внес Деннисона внутрь. В дальнем конце, почти напротив высокого шкафа, маскировавшего тайный вход в пещеры, стояла стальная клетка с прутьями, плотно покрытыми чем-то мягким. Она была около двенадцати футов в длину, восьми в ширину и семи в высоту. Ее пол, лежащий непосредственно на плитках, был из крепких дубовых досок и усеян тростником. Дверь с чудовищным висячим замком стояла открытая. Поняв, для чего предназначено это зловещее сооружение, Деннисон весь побелел в отвращении и бессильном гневе, ему сделалось до предела тошно. И все-таки он не проронил ни слова. Он отдавал себе отчет, что сопротивляться теперь означало бы новое унижение и боль. Так что он закрыл глаза и предоставил свершаться неизбежному. Даже после того, как ломбардец положил его на тростник, разрезал путы и, выйдя, тщательно запер на замок это мерзопакостное узилище, американец не издал ни звука и не сделал ни движения. Он лежал на месте, задыхаясь от гнева и обиды с готовым разорваться сердцем. Так в зловещей тишине прошло некоторое время. Затем раздался голос:

— Вот видите, мой друг? Видите, к чему вы меня вынудили? Что мне пришлось сделать, чтобы уберечь вас от ваших собственных самоубийственных побуждений? От вас самого?

Деннисон, ввергнутый в дрожь отвращения, открыл глаза. Перед клеткой стоял Иль Веккьо в шлепанцах, одетый по-домашнему, с авторучкой и блокнотом и самой насмешливой из своих улыбок. Американец, зарывшись лицом в грубые тростники, закрыл оба уха ладонями. Лишь конвульсивные подергиванья тела выдавали его страдания. Иль Веккьо, больше не улыбаясь, со звериным блеском в глазах, писал некоторое время, а затем повернулся и покинул лабораторию. Позади него лязгнула, захлопываясь, тяжелая дверь. Два или три раза прощелкал кодовый замок. Деннисон был покинут в безмолвии и во мраке. Во мраке внешнем и во мраке души.

Глава 23. Тотор и подарок на день рождения

ЗИМА, КРАТКАЯ ЭЛИЗИЙСКАЯ зима Ривьеры, почти неуловимо сменилась весной, и теперь, если бы вы с некоей тайной точки обзора наблюдали за тем, как течет жизнь в обнесенном стенами имении на горе Сен Клер, вы бы заметили, что в этом необычном доме появился кто-то новый. Высокий и сильный молодой мужчина не работал больше среди садовых деревьев с Иль Веккьо и ломбардцем, равно как и со Стастией, необычно побледневшей и осунувшейся, он не прогуливался по дорожкам среди роз и не сидел в раздумье с книгой и трубкой в переменчивой тени и золотых проблесках, падавших сквозь виноградные листья на террасу над морем. Нет, этот мужчина не показывался, он исчез, его больше не существовало. Но не нашлось бы такого среди мертвых. Он не существовал ни как мертвый, ни как живой. Самое странное развитие событий, засвидетельствованное с тех пор, как начался отсчет времени, с тех пор, как человек отделился от мира зверья и судьба дала звонок к поднятию занавеса и началу долгой, полной горестных страстей драмы всех эпох, происходило на мировой сцене. Деннисон был теперь не жив и не мертв, как человек среди людей. Однако еще жило тело, некогда принадлежавшее ему. По усадьбе Иль Веккьо безвольно и праздно слонялся мальчик лет десяти-двенадцати, одинокий, пугливый и трепетный, с большими глазами, странно и неестественно глядевшими с горестного лица, точно у маленького старичка, утратившего интерес к жизни. Если бы не цвет этих глаз и волос (ставших, впрочем, ощутимо светлее), а также формы ушей, которая у человека не меняется от рождения до смерти, вы не сообразили бы, откуда взялась эта карикатура на детство. И все-таки это был Гренвиль Деннисон, прославленный американский врач, хирург, который менее семи месяцев назад в горести, превозмогая старческую слабость, взобрался по прямой дороге к уединенному обиталищу Иль Веккьо.

Если самый буйный вымысел порой принимается как должное, никогда не существовавшие страны и самые невероятные приключения встречают терпимое к себе отношение, то строгое повествование о строго научном факте, поддающемся разнообразным проверкам, подкрепленном множеством доказательств, порой возбуждает активное недовольство. Как я прекрасно догадываюсь, здесь возможен как раз такой случай. Известное число в целом разумных людей лишь по той причине, что явление для них ново и непривычно и кажется вызовом тому, что принято считать законами природы, станет настойчиво утверждать, что этого не может быть. И все же, несмотря на любые такие ребяческие доводы, я вновь заявляю о простом факте. Через семь месяцев после того, как Деннисон отнял у Иль Веккьо Алкагест, и через четыре после того, как вернулся после тщетной попытки получить помощь в Альфоре, он убавил в росте до четырех футов и шести с половиной дюймов, а в весе до шестидесяти семи фунтов. Неделю за неделей, день за днем Алкагест все еще действовал на него. И он оставил всякие попытки бунта, привыкнув, казалось, с пассивному приятию жизни, как она течет, не помышляя более о родной стране, вспоминая мало, если вообще что-либо, по оценке Иль Веккьо, о том, что произошло, любопытное создание, не мужчина и не мальчик, но обладающий свойствами обоих.