Эликсир ненависти - [47]

Майское солнце ярко светило ему однажды утром, когда с безразличием держа в руке красно-синий прямоугольник воздушного змея, он шагал по гравийной тропе к беседке над скалой. Там, улегшись в углу, он стал рассматривать всякую всячину, которую за несколько минувших недель наприобретал для него Иль Веккьо: карту Европы из отдельных фрагментов, миниатюрную железную дорогу с рельсами, семафорами, вагонами и машинами, модель аэроплана и еще несколько предметов, которые старик выбрал с помощью Стасии, пребывающей в непрестанном горе. Глядя на них, Деннисон искривил губы в откровенном презрении. Безразличные до того глаза озарила вспышка ненависти. Он отбросил прочь змея, как если бы прикосновение к тому жгло. И воскликнул: «Фу!» Ногой отпихнул другие игрушки. Ему вдруг захотелось растоптать их, разломать на кусочки и побросать через перила в море далеко внизу, но он удержался.

— Нет, нет, нельзя, — произнес он очень медленно. — Так не пойдет. Надо продолжать прикидываться, пока… пока что? О, Отец Небесный, как же все это кончится?

В ужасе он стал озираться безумными глазами. Сжался, точно почуяв незримого врага. «Орля не такая уж и выдумка, в конце концов», — простонал он.

С мгновение он стоял, погруженный в глухое отчаяние и страх. Затем гнев возобновился. «Фу, вот дурак! — прошипел он. — Он думает, будто такими средствами можно добиться, чтобы я был доволен. Все равно как осужденному убийце дают дешевую сигару в утро казни! О, если бы только это кончилось! Если бы не продолжалось день за днем… Можно поверить!» Слезы появились в его глазах и заблестели в свете ясного утра. Он с содроганием отвернулся. Его взгляд упал на книгу, лежащую на скамье, на открытую книгу с заманчивой картинкой: воздушный шар летит в кучевых облаках над бурным океаном. «Жюль Верн. Для меня», — пробормотал он с неимоверной горечью. — «Для меня, Гренвиля Деннисона, доктора медицины, члена-корреспондента! Идиот! Да он рехнулся! Игрушки, карманные деньги, пять франков в неделю на сласти и прочую чушь. Да еще и Жюль Верн!» Сжав мальчишеские кулаки, он выпрямился на миг, оцепенев от ненависти и безмерного отвращения. Затем начал расхаживать по беседке. «Или я схожу с ума? — спросил он себя. — И чем все кончится? Орля настигнет меня, и я закончу во мраке безумия?» До странного несообразные мысли теснились в лихорадящем мозгу, этой жуткой аномалии, мозгу мужчины в черепе мальчика. Он вспоминал свой кабинет в Нью-Йорке, помощника, столь бесцеремонно им покинутого, всех пациентов, которые нуждались в нем и которых он бросил, устремившись за океан, как одержимый. Затем лицо матери, давно умершей. Как он ей завидовал. Оно вспыхнуло перед ним, точно на экране. И вдруг ни с того ни с сего в следующий миг увидел, как спорит на вокзале в Лионе с носильщиком-французом из-за своего обширного багажа. А затем мысль о Стасии. И ее он изгнал с воплем раненого зверя. «Нет, нет, — прошептал он. — Нельзя на этом сосредотачиваться. Это навлекает безумие. А мне нужен мой разум, ясный и свободный, для того, что мне еще предстоит совершить. Быть возвращенным из старости к расцвету сил, вновь любить, и испытать, как любовь обращается в прах у самых моих губ…»

Полурастворенный в золотом сиянии огромный свод небес одарял чудесами эту ласковую землю, но мальчик Деннисон ничего не замечал. Рощи деревьев, розовые кусты и многоцветные партеры уже не производили на него впечатления. Тепло и ароматы этого дивного места, запах больших пурпурных фиалок вдоль осыпающегося гребня скалы, зов кукушки в кустарнике, рассыпчатый щебет на деревьях, восхитительные тона опрокинутой чаши небес, преходящие у дальнего горизонта в более глубокие оттенки моря, обернулись для него насмешкой. То, что было раем для целого света, что дарило любому чувству и способности безмерное блаженство, вызывало теперь в его пораженном страхом уме и гибнущей душе только отвращение уже самой своей насыщенностью. «О, скорее бы умереть!» — Стонал он. — «Если бы я только решился со всем покончить! Петля, пуля, топор, пламя костра, если к ним в придачу даруются отвага и твердость, те, что я потерял, насколько это предпочтительней! Но Веккьо, этот воплощенный дьявол, лишил меня силы и телесной, и духовной, он поглотил ее. Он отнимет и жизнь. А мой разум он тоже присвоит?»

Несчастный стиснул руки в приступе отчаяния. Он сказал правду. Продолжительное действие эликсира, мучения при виде того, как он периодически умаляется и слабеет, обращение с ним старого ученого привели к тому, что он сломался. Он на каждом шагу чувствовал над собой власть Иль Веккьо. Образовался порочный круг. Пока Иль Веккьо жив и желает, чтобы жил и Деннисон, несчастный более не смел пытаться лишить себя жизни, и ему не доставало храбрости, как домашней собаке, даже если ее обижают, способствовать смерти Иль Веккьо. И вот, непрестанно в отчаянии и страданиях, но тщательно это скрывая, он ждал. Гадания о будущем были главным источником его мук. Каков будет конец? Тот, что для старого итальянца представит собой вершину долгой череды интересных для наблюдения явлений. Это более чего угодно вызывало у мальчика содрогания. Представьте себе в лаборатории морскую свинку, наделенную человеческим сознанием. Постарайтесь представить. И попробуйте проникнуться чувствами, которые испытывает это существо, лишенное возможности сопротивляться, когда ему регулярно делают инъекции бацилл столбняка или вируса водобоязни. Тогда, возможно, вы получите какое-то подобие картины жизни Деннисона в течение недель и месяцев в неволе на горе Сен Клер. То, что он один из всех пятнадцати сотен миллионов людей на земле обречен на такую участь, наполняло его неистовым гневом. Мысль, что он все больше делается ребенком, а там дойдет и до стадии беспомощного младенца, которого носит на руках няня, доводила его почти до безумия. Но хуже всего был все повторяющийся вопрос: «А мой разум тоже в конце концов поддастся и убудет сообразно убыванию тела? Или я, шевеля ручонками и ножонками в колыбели, сохраню умственное развитие, знания и память взрослого мужчины?» Оба варианта этой кошмарной перспективы не давали ему покоя ни ночью, ни днем. Крепкий телом, исключительно здоровый в силу действия адского зелья, но лицо, пусть ставшее мальчишеским, отражало всякий раз, когда он оставался один, самые отчаянные страдания души. И этот вопрос опять зазвучал в сознании, когда он ходил по террасе.