Ели халву, да горько во рту - [57]

– Мне нужно поговорить с вами. Только, чтобы никто не помешал.

Отец Андроник кивнул, запер дверь храма и указал Николаю Степановичу на стоящую у стены лавку:

– Сядемте. У меня после службы ноги очень болят.

Немировский опустился на лавку, священник сел рядом, и в полумраке прозвучал его чуть резковатый голос:

– Исповедаться пришли или же мою исповедь услышать хотите?

– Вначале я хотел бы услышать вашу, – ответил следователь. – Вас ведь звали в миру Кузьмой Григорьевичем Палицыным, я не ошибся?

– Не ошиблись. Я знал, что вы придёте, и уже давно поджидал вас. Только мне нечего сказать вам, кроме того, что сказал в первую нашу встречу: не там ищете.

– Вот как? Но согласитесь, что у вас был самый веский мотив для совершения этих преступлений. Месть.

– Может быть, вы, господин блюститель закона, расскажите мне и за что я мстил князьям Олицким?

– Охотно. Двадцать лет назад была жестоко убита невеста вашего сына. Скорее всего, в этом преступлении были замешаны князья, но вину свалили на вашего сына, и он умер на каторге.

– Неужто? А тогда, двадцать лет назад, не было этих сведений у вашего следствия?

– Я ничего не могу сказать вам об этом. К сожалению, я того дела не расследовал.

– А если бы расследовали вы?

– Я не допустил бы обвинения невиновного, – твёрдо сказал Немировский.

– Вам я верю. Вы человек честный и знающий, я это понял сразу. Так вот, я ничего не знал о причастности Олицких к моему горю. И сюда я приехал, ничего не ведая об этом.

– Но старый князь перед смертью решил облегчить свою совесть и всё рассказал вам, не так ли? Вы же стали исповедником этого дома, все грехи этой семьи были открыты вам.

– Знаете, господин Немировский, что самое тяжкое в служении священника? Бремя чужих грехов. Иногда оно делается неподъёмным, придавливает к земле каменной кладью, не давая вздохнуть, жжёт изнутри. Ты знаешь о людях такое, от чего вся душа твоя возмущается, а должно смириться, сохранить этот новый камень в себе и молиться за того, кто его на тебя переложил. Только Господь и может дать силы, чтобы вынести эту ношу, – отец Андроник помолчал. – Вы угадали, я, к несчастью моему, всё узнал. Первым моим желанием было немедленно уехать отсюда, так как вся душа моя восставала при виде людей, погубивших моего сына. Но я поборол в себе это искушение. Я понял, что это испытание, посланное мне Богом, который привёл меня сюда. А раз так, то я должен был подчиниться и терпеть.

– Вы хотите сказать, что смирились и не стали мстить?

Священник поднялся, перекрестился троекратно, подошёл шаркающей походкой к иконе Спаса, приложился к ней и произнёс громко:

– Перед ликом Господа Моего клянусь: на моих руках нет крови. Я не мстил князьям, и случившееся – дело не моих рук. Верить мне или нет, решайте сами.

Немировский закусил губу. Он чувствовал, что отец Андроник говорил ему правду, но следователь не привык верить на слово, он должен был выяснить всё до конца, но не знал, с какой стороны подступить к священнику теперь.

– Неужели вы думаете, что я мог убить своё духовное чадо, князя Родиона, сына Елизавета Борисовны? – спросил отец Андроник.

– Сына князя Олицкого, отчего бы и нет? Он лишил вас сына…

– Сына Елизаветы Борисовны… Своё духовное чадо…

Немировский резко поднялся. Что-то в тоне священника показалось ему странным

– Что вы хотите сказать?

– Ничего. Только то, что князя Родиона я люблю, как родное чадо, – отозвался священник. – Это чистая и светлая душа.

– Нет, батюшка, вы хотели сказать что-то другое, – покачал головой следователь.

– Я ничего больше не скажу вам об Олицких, господин следователь, – сказал отец Андроник, поправляя лампаду. – Всё, что я знаю о них, было рассказано ими на исповеди, тайна которой священна. Вы понимаете?

– Понимаю. Теперь я, кажется, многое понимаю. И, хотя вы и не говорите мне ничего, но я всё узнаю теперь.

– Это ваша работа. Ищите, господин Немировский, и Бог вам помощь. Святой авва Дорофей говорил, что тремя страстями одержим человек: сластолюбием, сребролюбием и славолюбием. Три С. В них корень всем проступкам и преступлениям. Когда вам нужен мотив, вспомните эти три С, и вы никогда не ошибётесь.

– Вы правы, батюшка… В этом всё зло.

– Это не я, а авва Дорофей. Прощайте!

Николай Степанович уже повернулся, чтобы уйти, когда отец Андроник окликнул его негромко:

– Постойте!

Следователь оглянулся, и священник, подняв худую руку с узловатыми пальцами, благословил его.

У дверей храма Николай Степанович натолкнулся на женщину, державшую на руках грудного ребёнка. Женщина казалась усталой, болезненной, голова её была покрыта чёрным платком.

– Батюшка в храме? – тихо спросила она.

– Да, проходи, – кивнул Немировский.

– А вы, барин, исповедовались у него?

– Нет, не совсем…

– А я за советом к нему. За утешением. Муж у меня помер, остались мы с сыночком одни. Только боюсь, как бы не прогнал он меня с пороженька… – женщина всхлипнула.

– Отчего бы батюшке прогонять тебя?

– Грех на мне… Грешная я! За то Господь и карает! А батюшка – прозорливый, он это почувствует… – вдова заплакала.

Из темноты храма показался отец Андроник, щурящий глаза от яркого солнечного света. Женщина повалилась на колени. Священник погладил её по плечу, грустно покачал головой: