Элегия Хиллбилли - [34]

Дедушкина смерть стала для матери последней каплей. Наверное, только ребенок мог закрывать глаза на тревожные симптомы. Годом ранее мать потеряла работу в мидлтаунской больнице, потому что каталась по отделению неотложки на роликовых коньках. Я тогда считал, что мать ведет себя странно из-за развода с Бобом. Мамо порой говорила, что у матери «едет крыша», но я считал, что бабушка просто язвит. Когда мать уволили, я как раз уехал в Калифорнию и за все время поездки получил от нее лишь одно письмо. Я понятия не имел, что за моей спиной взрослые — Мамо и дядюшка Джимми со своей женой, тетушкой Донной — обсуждают, не стоит ли мне перебраться в Калифорнию насовсем.

Тот случай, когда мать чуть ли не голышом устроила во дворе сцену, оказался кульминацией ее истерик. Выяснилось, что вскоре после переезда в округ Прейбл она подсела на опиатические медикаменты. Сперва выпрашивала рецепты у врачей, затем, видимо, стала воровать лекарства у пациентов. Кончина Папо ее добила, превратив наркоманку в человека, неспособного соблюдать правила приличия.

Так смерть Папо окончательно переломила жизнь нашей семьи. До похорон я жил хоть и суматошно, на два дома, тем не менее вполне счастливо. У матери сменялись ухажеры, бывали хорошие дни и плохие, но мне всегда было куда пойти. После смерти Папо, когда мать попала в Центр реабилитации наркоманов Цинциннати — мы называли его «домом ЦРН», я вдруг ощутил себя обузой. Мамо никогда не жаловалась, однако с самого детства она только и делала, что боролась: сперва с нищетой в Джексоне, потом с мужем-алкоголиком, затем с юным зятем-мерзавцем (первым супругом тетушки Ви) и, наконец, с многочисленными кавалерами матери. Все семьдесят лет жизни Мамо решала чужие проблемы. А теперь, когда ее ровесники наслаждались тихой и спокойной пенсией, ей пришлось воспитывать двоих внуков-подростков. Без поддержки Папо это бремя оказалось вдвое тяжелее. Спустя несколько месяцев после его смерти я вспоминал ту женщину, которую видел в уголке похоронного дома, и не мог избавиться от ощущения, что, несмотря на все бабушкины старания, эта незнакомка теперь все чаще берет над ней верх.

Поэтому вместо того чтобы переехать к Мамо или хотя бы звонить ей по малейшему пустячному поводу, мы с Линдси решили справляться своими силами. Линдси только что окончила среднюю школу, я перешел в седьмой класс; более-менее нам удалось наладить быт. Иногда Мэтт или Тэмми приносили нам еды, хотя чаще мы обходились полуфабрикатами, пиццей, печеньем и хлопьями. Не знаю, кто оплачивал счета — скорее всего, Мамо. За дисциплиной мы следили плохо, но обычно нам не требовался посторонний контроль. Однажды Линдси пришла домой с работы и обнаружила меня в компании ее приятельниц, вусмерть пьяного. Узнав, что ее подружки напоили меня пивом, она не стала кричать или высмеивать меня, просто выставила посторонних из дома, а мне прочитала лекцию о вреде алкоголя.

Мы часто виделись с матерью, и она постоянно о нас спрашивала. Однако нам нравилось жить одним: мы наслаждались свободой и ощущением, что ни от кого не зависим. Мы с Линдси всегда неплохо справлялись с трудностями, стойко встречали любые испытания, поэтому забота друг о друге нам была не в тягость. Как бы мы ни любили маму, без нее жизнь стала проще.

Бывало ли трудно? Разумеется. Однажды из школьного управления прислали письмо с предупреждением, что у меня скопилось слишком много прогулов, поэтому родителей могут вызвать в школу или даже привлечь к ответственности. Письмо нас позабавило: одного из моих родителей держали под замком в лечебнице, а второго еще надо было отыскать. Но при этом мы испугались: у нас не было законного опекуна, который мог бы ответить на письмо, поэтому черт его знает, что теперь делать… Как всегда, пришлось импровизировать. Линдси подделала мамину подпись, и администрация школы от нас отстала.

В назначенные дни — в выходные и будни — мы ездили к матери в «дом ЦРН». Я думал, что после хиллбилли из Кентукки, маминых истерик и бабушки с ружьем видел уже все. Однако мать невольно познакомила нас с еще одним обликом американской преступности. В среду всегда проходили групповые занятия. Все наркоманы со своими родственниками сидели в одном большом помещении, каждая семья за отдельным столом, и участвовали в дискуссии, призванной обучить нас тому, как жить и бороться с наркозависимостью.

На одной из таких встреч мать заявила, что стала принимать наркотики, чтобы заглушить стресс от оплаты бесчисленных счетов и боль из-за отцовской смерти. В другой раз мы с Линдси узнали, что она поддалась соблазну из-за обычного соперничества с братом и сестрой.

Эти встречи провоцировали не только выплеск эмоций, как ожидалось. Вечерами, когда мы сидели в огромном зале вперемешку с другими семьями (все были либо темнокожими, либо белыми с южным акцентом вроде нас), мы не раз становились свидетелями скандалов и даже драк. Дети кричали родителям, что ненавидят их; родители в слезах молили о прощении и тут же обвиняли друг друга в новых грехах. Именно там я впервые услышал, как Линдси говорит матери, что ужасно обиделась, когда после смерти Папо ей пришлось взвалить на себя все заботы по хозяйству, и с какой злостью она наблюдала, как я привязываюсь к очередному отчиму, а тот уходит из нашей жизни. Может, сыграла свое обстановка или тот факт, что Линдси недавно исполнилось восемнадцать… В общем, когда моя сестра выступила против матери, я увидел в ней по-настоящему взрослого человека.