Элегия Хиллбилли - [32]

На панихиде, как водится, священник пригласил гостей встать и сказать пару слов о покойном. Я сидел рядом с дядюшкой Джимми и рыдал так, что едва мог открыть распухшие глаза. И все же я знал, что другого шанса уже не будет: если промолчу сейчас, то буду жалеть об этом до конца дней.

Невольно вспомнилось одно событие лет десять назад. Точнее, сам я тот день не помню, знаю только по рассказам. Мне было года четыре, и я сидел в похоронном бюро на панихиде двоюродного деда. Мы только что приехали из Мидлтауна, дорога заняла несколько часов, и когда священник попросил нас склонить головы и помолиться, я послушно опустил подбородок и уснул. Старший брат Мамо, дядюшка Пет, уложил меня на скамью, подсунул под голову Библию и оставил в покое. Все, что было дальше, я благополучно проспал, но мне потом рассказали во всех красках, причем не один раз. Даже сейчас, годы спустя, любой, кто был на тех похоронах, обязательно упоминает при случае тот курьез.

Когда я не вышел из церкви вместе с толпой скорбящих, Мамо и Папо заподозрили неладное. Даже в Джексоне водились извращенцы, которым нравились маленькие мальчики. У Папо мигом созрел план: из похоронного бюро было лишь два выхода, и люди еще не разъехались. Папо притащил из машины свой «магнум» сорок четвертого калибра и бабулин тридцать восьмой. Они перекрыли оба выезда и принялись обыскивать каждый автомобиль. Когда им попался кто-то из знакомых, ему объяснили ситуацию и попросили о помощи. Тот позвал на подмогу своих приятелей, и вскоре они перетряхивали машины усерднее агентов наркоконтроля.

Потом подошел дядюшка Пет, ужасно злой: он не понимал, отчего вдруг затор? Когда услышал, в чем дело, то расхохотался: «Да парень ваш в церкви спит, пойдемте покажу». Лишь когда Мамо и Папо убедились, что я цел и невредим, машинам наконец дали разъехаться.

Еще я вспомнил, как Папо купил мне пневматическое ружье с прицелом. Он закрепил его на верстаке в тисках и несколько раз выстрелил в мишень. После каждого выстрела мы поправляли прицел, сравнивая перекрестье с тем местом, куда угодила пуля. Потом дед научил меня стрелять: сосредотачиваться на прицеле вместо мишени, правильно дышать, нажимая спусковой крючок. Спустя многие годы инструкторы в тренировочном лагере говорили, что новобранцы, которые учились стрелять в детстве, показывают на стрельбах крайне плохие результаты, потому что неверно усвоили основополагающие принципы. Это и в самом деле так, с одним лишь исключением: в моем лице. Папо подготовил меня мастерски, и я лучше всех во взводе обращался с винтовкой MI6, завершив свое обучение с самыми высокими показателями.

Папо был ужасно груб. На любое замечание или высказывание, которое ему не нравилось, он выдавал один ответ: «Хрень собачья». Еще он обожал автомобили: покупал их, продавал, ремонтировал… Однажды был случай: дядюшка Джимми вернулся домой и увидел, как его отец возится во дворе с какой-то колымагой. «Он орал так, что стены тряслись. Мол, что за дешевое дерьмо — эти японские корыта! Какой тупой ублюдок отливал эту деталь? Он не знал, что рядом кто-то есть. Я услышал случайно и решил, что он жалуется». Дядюшка Джимми недавно устроился работать и решил со своих денег помочь отцу. Он предложил отогнать машину в сервис. Папо опешил: «Еще чего удумал! Зачем? Мне нравится чинить автомобили».

У Папо был большой живот и круглые щеки, тонкие руки и ноги. Он никогда не просил прощения. Как-то он возил тетушку Ви за город, и та, заговорив про его алкоголизм, спросила, почему они так редко общаются. «А сейчас мы чем, по-твоему, занимаемся? — ответил Папо. — Весь день трясемся в этой развалюхе…» Но он всегда извинялся поступками: если вдруг выходил из себя, то потом баловал нас новыми игрушками или мороженым.

Папо был закостенелым хиллбилли из давно минувшей эпохи. В той поездке с тетушкой Ви они рано утром остановились отдохнуть в придорожном кафе. Тетушка Ви решила причесаться и почистить зубы, поэтому задержалась в туалете. Папо решил, что ее нет слишком долго, и с ружьем наперевес выбил дверь, совсем как персонаж Лиама Нисона. Подумал, что там ее насилует какой-то извращенец.

Потом был случай, когда на тетушкину дочку зарычала собака. Дед сказал Дэну, что если тот не избавится от шавки, то Папо накормит ее мясом, смоченным в антифризе. Он не шутил: за тридцать лет до этого Папо то же самое сказал соседу, когда его пес чуть было не покусал мою мать. Через неделю пес издох.

Я вспоминал об этом на похоронах. Об этом и многом другом.

Но больше всего я думал про нас с Папо. О том времени, что мы проводили над задачником по математике. Он учил меня, что недостаток знаний и нехватка ума — все-таки разные вещи. Первое при должном терпении и усилиях можно исправить. Что до второго — «считай, ты по уши в дерьме; греби не греби, уже не выплыть».

Я вспоминал, как Папо валялся с нами — со мной и дочками тетушки Ви — на земле и бесился словно ребенок. Несмотря на его ворчливость и грубость, мы частенько лезли к нему на колени с поцелуями. Он купил Линдси подержанный автомобиль, починил, а когда она его разбила, купил еще один — просто чтобы она не чувствовала себя «ущербной». Я вспоминал, как порой ссорился с матерью, или Линдси, или Мамо, а Папо всегда вставал на их сторону и давал мне хорошую взбучку, потому что, как однажды он сказал, «мужчину судят по тому, как он обращается со своими женщинами». Его мудрость была житейской; он учился всему на собственном опыте, в юности и сам не раз допуская ошибки.