Элегия эллическая. Избранные стихотворения - [11]
Шрифт
Интервал
И меж землей и небом расстоянье
Я пролетала голосом своим
Почти на крыльях на почти свиданье…
Почти, почти встречались мы с тобой.
Лицом к лицу, кольцом к кольцу, к колечку,
Опьянены сребристою пальбой,
Шампанского златистою осечкой…
Прощай, прощай, мой друг, мой голубок, —
Все яростней — под свист, быстрей — под визги,
Со струн рокочущих на землю, вбок,
Рука сухая сбрасывает брызги…
Так это я была весь тот костер,
Что только часть мне полночь отразила,
И утихал глубокомудрый спор,
Когда мое безумье говорило…
Прощай, прощай, мой друг, прощай, дружок, —
Все с большей силою рука сухая,
Как бы струны почувствовав ожог,
Трясясь, на землю брызги сотрясает…
Свое паденье сладостная власть
Под ропот горестный гитар приемлет,
И пятая родившаяся масть
Богатству неземному чутко внемлет…
Настали дни слабейшего толчка,
Настали дни сильнейшего крушенья,
И от автомобильного гудка
Ты упадешь стеною песнопенья.
Твое перо в немеющих перстах
Уж заглушает Бытия запястья.
И нечто есть, что не упало в прах,
Хотя лежит во прахе сладострастье.
Не гнев, не ветр, не ярость, не мороз, —
А более, чем чувства, чем стихии:
Бегут по коже мириады роз,
Всевидящие, но глухонемые.
Пускай уйдет кочующий престол
В иное царство творческого духа —
Святых серег незримый ореол
Увенчивает снизу орган слуха.
И эти серьги должен ты носить,
Имеющие их — да слышат пенье.
И где-то эхо отдалось — носить…
Я призываю к неповиновенью.
Не гнев, не ветр, не ярость, не мороз,
А более, чем чувства, чем стихии —
Бегут по коже мириады роз,
Всевидящие, но глухонемые.
Уж все готово совершить прыжок,
Где верх и низ — лишь варварские стоны,
И вместо тени газовый рожок
Отбрасывает светлые хитоны.
На светлый и мерцающий хитон
Слетаются, но слишком поздно, боги —
И верх и низ в один античный стон
Сливаются, и гаснет газ убогий…
Ты должен гармонично онеметь,
Гармонии испытывая муки,
И так молчать, чтоб солнечная медь
Из недр к тебе протягивала руки.
Молчать и так молчать, чтоб вечный хор
Природы умолкал перед органом
Умолкшим… Чтоб аккорды снизить гор
Арпеджиями низкими тумана…
Какой-то гул каких-то голосов
Из глубины моих стола и кресел,
Из душераздирающих лесов.
Как будто кто их вырвал и повесил –
Мне слышится — лесов девятый вал,
Пускай смыкает плоскость палисандра
Свой тихий и мечтательный овал, –
В нем место есть еще для слов Кассандры.
Но я на это место не взглянул —
Мне самому понятен гул зловещий,
Угрюмый гул, неотвратимый гул:
Он через вещь мне возвещает вещи…
Твое перо в немеющих перстах
Уж заглушает Бытия запястья.
И нечто есть, что не упало в прах,
Хотя лежит во прахе сладострастье.
Не гнев, не ветр, не ненависть, не боль, –
Сильней стихии, яростнее чувства;
Всю кожу натирает канифоль,
Чтоб глаже совершалась смерть искусства.
Свой стол выстукивая, словно врач,
Я нахожу — мой век ужасно болен.
Как неказнивший молодой палач
Доволен этим, но и недоволен.
Задумчив он, и голову объяв
Свою, склоняет, как чужую, ниже,
И если бы хоть раз казнил он въявь —
К действительности не был бы он ближе.
Мой век обуреваем топором,
И рубит все — не только Ниагару,
А даже то, что было серебром,
Но не было рыдающей гитарой.
Гармонию какую создают
Пустынный зал, ряды пустые кресел…
Два эхо сами для себя поют…
И на пороге я стоял так весел,
Так радостен, и на пустынный зал
Глядел, как третье эхо, безъязыкий.
И луч Музыки золотой сиял
Там, где была недавно тень Музыки…
С тех пор всегда пустынно предо мной,
И я иду путем обыкновенным.
И тихо, и задумчиво ногой
Подталкиваю камень драгоценный, –
Бежит проворно мышь его игры,
Рожденная раздумия горою.
И из еще таинственной руды
Кую венец безвестному герою…
Интернационалы голосов,
Как нечленораздельные калеки
Каких-то многостранных языков.
И, образуя в воздухе отсеки,
Летят опять… Громовсемирность книг
Их встретила громовсемирным хором…
Удар был страшен… Все умолкло вмиг,
И утонуло в гимне Пифагора…
Из всей громовсемирности беру
Тишайшее — пыль, что лежит на книге,
Легчайшее — и все же не сотру,
Мельчайшее — искусств, наук, религий…
Не гнев, не вихрь, не ненависть, не боль,
Бесчувственней стихий, стихийней чувства
Уж сходит с кожи вечная мозоль,
Натертая твоим трудом, искусство.
Довольно шуток. Пушкин был Всерьез.
Последний смех божественной стихии.
Бегут по коже мириады роз.
Всевидящие, но глухонемые…
Играть – молчать… И колыбель смычка
С уснувшею гармонией качая,
Бояться и желать, чтоб от толчка
Она проснулась, сон свой не кончая…
Играть – молчать… Качая колыбель
Смычка, гармонию свою баюкать,
И мучиться ужель, навек, ужель
Она смежила сладостные звуки…
Тебя, тебя, поставив словно щит
Между собою и между вселенной,
Молчание само себя хранит
И прижимает перст к устам нетленным
Как бога, бога поцелуй сей перст,
Смежающий земных глаголов вежды!
Под поцелуем бога рай отверст —
Един язык не ведает одежды.
Закон струны перстами преступив,
Нигде себе ты не найдешь возмездья,
И душу, словно кровь ее, пролив,
Постигнешь ты — душа твоя созвездье.
В котором есть бессмертия звезда…
Трудись, ликуй и трепещи, убийца,
Пока в могиле не совьет гнезда
Молчания вознесшаяся птица…
АЛЬФА С ПЕНОЮ ОМЕГИ (1936)
Двадцать семь стихотворений
«Бегут на вечный берег аксиомы…»
Бегут на вечный берег аксиомы,
Не постигая мудрого песка,